Андрей Зиначев - Живые, пойте о нас!

Разве забудут ленинградцы, сражавшиеся на Малой земле, то грозное январское утро?! Грохотали небо и земля. Над аэродромом балтийских штурмовиков, готовившихся к боевым вылетам, с тяжким шуршанием проносились в снеговых облаках снаряды.

Погода была нелетная, видимость нулевая, снеговая завеса окружала выруливающие на старт «ИЛы». Но самолеты поднимались один за другим. Они шли вершить возмездие.

Два объявленных фашистами неприступными оборонительных пояса, душившие Ленинград целых девятьсот дней, были прорваны. Фронт прорыва наших войск на всю глубину обороны противника расширился на десятки километров.

Освобождены Пушкин, Павловск, Петергоф, осадная артиллерия в районе Дудергоф — Воронья гора уничтожена, у врага захвачено двести стволов.

Двадцать пять тысяч солдат и офицеров потерял противник за эти шесть дней наступления Ленинградского фронта.

Какую страшную память оставили о себе фашисты!

Чтобы сейчас вернуть ощущение пережитого в этот счастливый, но такой горький день освобождения Петергофа от гитлеровских убийц, обратимся к фронтовой корреспонденции. Вот ее текст:

«Немцы называли Ораниенбаум «котлом». Они разглядывали его в дальномеры, расстреливали из орудий. Тяжелые испытания выпали на долю этого старого маленького города.

Да, Ораниенбаум был котлом, в котором бурлила наша ненависть, наш гнев. И вот котел раскрылся, и огненная лава выжгла фашистскую нечисть.

Мы выходим на Петергофское шоссе. Более двух лет оно было мертво, и только разрывы снарядов да свист пуль наших снайперов напоминали о том, что множество пристальных, ненавидящих глаз следит, охотится за врагами.

Теперь шоссе ожило, в снег вдавлены квадратики автомобильных шин, по дороге идут бойцы, обозы.

Старый Петергоф… Искалеченные деревья, красные пирамиды — памятники бойцам, павшим здесь на границе Ораниенбаума и Петергофа.

Надолбы, слева затянутый льдом залив, дорога все суживается.

Дальше машины не идут. Сейчас кончится земля, еще недавно бывшая «ничьей». И вот мы входим в Новый Петергоф.

Деревья без вершин, кроны срезаны снарядами. Разрушенный, сожженный Петергофский дворец. Это зрелище так жестоко, так страшно, что сначала кажется почти нереальным. Только уродливые клетки стен с провалами окон глядят на взморье. Нет пленительных статуй «Самсона», «Нептуна», «Львиного каскада»… Все истреблено фашистскими варварами.

…Проходящие мимо бойцы глядят на безобразные развалины и что-то безмолвно шепчут. Это слова гнева, слова проклятия.

Перегоняем саперов. Красный проспект — теперь улица руин.

Здесь немцы еще совсем недавно ходили, гадили, смеялись, рассказывали друг другу плоские анекдоты.

Спускаемся в подвал — здесь они жили.

Штабеля наколотых дров — это изрублены деревья петергофского парка. На столе парафиновый светильник, тарелка с едой, какие-то мази и кремы. На стенах — вперемежку — сентиментальные и порнографические открытки.

Ветер шелестит листами новогодних немецких газет…

Кресты, черные траурные рамки…

В центре Петергофа немецкое кладбище — лес желтых крестов.

Нижний парк. Ходы сообщений, позиции, откуда вели огонь вражеские артиллеристы. Валяются картонки с обозначением секторов обстрела, с именами солдат — убийц женщин и детей.

Мы возродим наш Петергоф из пепла развалин.

Снова помчатся с Балтийского вокзала голубые электропоезда.

И моряк, держась за поручни вагона, скажет девушке:

— Отсюда раненым я уходил в 1941-м, сюда я пришел в 1944-м.

Ленинградский фронт, 27 января (по телеграфу)» [3] Вс. Азаров. Мы отомстим за тебя, Петергоф. «Правда», 28 января 1944 г. .

К этим давно написанным строкам хочется добавить еще многое, вспоминающееся сейчас.

Бурые каменные коробки разбитых домов на Красном проспекте. Напротив разрушенного здания школы фашистское кладбище. Огромный тевтонский крест со свастикой в центре. Множество одинаковых, по-немецки аккуратных могил. Даты смерти. Большинство из них относится к сорок первому году. Это память о залпах кронштадтских фортов, это и след от львиных когтей балтийского десанта.

В подвалах, где жили гитлеровцы, брошенные эсэсовские мундиры со знаками черепов. Эрзац-елочки с маленькими свечками, перевитыми серебряной и золотой фольгой.

Все тупо-однообразно, унифицированно, заштампованно: и эти идиллические свечки, и аккуратно уложенные в коробки грошовые часы — рождественские подарки солдатам…

Нам попалась в подвале толстая книга — справочник «Что нужно знать немцу на Востоке».

Немецкие фразы, русский перевод в латинской транскрипции. На обложке надпись: «Только для внутреннего употребления в германской армии».

Большинство страниц этого «словаря» было заполнено требованием еды, обуви, одежды.

«Двадцать еиц, свиное сало, мы изготовим иаишницу глазуниу».

Вот страница, посвященная… гусям.

Мы не прибавляем ни слова.

«Да, этот, как следует гусю быть. Мы вазмиом фсех. Толико зареш нам, некогда ждать. Периа можеш взять себе».

В этом «периа можеш взять себе» вся гнусная сущность циничного грабежа.

И это в городе — сокровищнице мировой культуры!

Вот найденный в одном из подвалов журнал. Фотография — маленькие фигурки немцев рядом с плененным, но не покорившимся «Самсоном». Дата — 1943 год…

И еще одна находка — небольшой альбом. Снимки: самодеятельный оркестр у стены Монплезира, пропеллер над входом в старинное здание, превращенное то ли в склад, то ли в мастерскую. Полуобнаженный гитлеровец, блаженно греющийся на солнышке.

Да, им хотелось видеть себя такими, хотелось где-нибудь — в Кёльне или Мюнхене, дома или в кабачке — вспоминать о «зимней петергофской кампании», хвастаться трофеями.

Но есть в этом альбомчике фотография, отбрасывающая зловещую тень на все остальные. Фашистское военное кладбище. Тот, кто его снимал, снял ненароком и тень гитлеровского солдата, стоящего возле надгробия.

Нет, «петергофская кампания» закончилась совсем по-другому, чем предполагали враги.

Пещерная тьма, тусклые огоньки светильников, неистребимый запах дешевого чужого одеколона, табака, сапожной мази, копоти.

Скорее на свежий воздух!

От солнца, от яркого снега слепит глаза. Голубое зимнее небо глядит сквозь проломы окон Большого дворца.

Книжка в темно-красном переплете на снегу — томик Гейне с печатью дворцовой библиотеки. А внизу гигантская, страшная воронка. Словно и не было Большого каскада, не было мускулистого, сверкающего, точно отлитого из расплавленного солнца, гиганта. И не было позолоченных наяд, сирен и тритонов, льющих хрустальные водяные струи.

Всюду лишь снег и лед, бесформенные, уродливые глыбы. И колючая проволока, мерзость запустения и аккуратные дощечки с надписью по-немецки: «Опасно. Мины!»