Александр Шумилин - Ванька-ротный

Мы подпрыгивали лежа в телеге, бились о дощатые борта. Мы больше не умоляли и не просили, мы просто от бессилия и боли хрипели. Мы дергались вместе с телегой, корчились от боли, а ему было наплевать на нас. Лошадь — животное, и то понимала, что тащит в телеге раненых, она знала, где взять легонько на бугорок, где сойти под горку тихо. А то двуногое ничтожество с остервенением погоняло её кнутом |стегало|, дергало длинными вожжами и опасливо посматривало на небо. Он и вожжи держал в натяг наискось и подальше от телеги. И вожжи у него были предусмотрительно длинные. Он явно боялся подходить близко к краю борта телеги. Эти раненые — как одержимые. Подойди близко, вцепятся ногтями в горло. Стащат с загривка винтовку другой и расхлопают тут же в кустах за спасибо живешь. Скажут потом, что во время бомбежки убило. Потом ищи!

Трупы на фронте не вскрывают. Будешь валяться в кустах. Ездить будут мимо. Закопать некому будет. Если бы у раненых в санроте не отбирали оружие, то многие из тыловиков получили бы пулю в живот. И сейчас иногда на дорогах находят сослуживцев мертвых с пулей в животе. Кто их казнит? Вот ведь несправедливость. А что поделаешь? Пойди узнай, кто им пустил её? В санротах насчет оружия дело поставлено строго. Пока тебе делают перевязку, обмундирование и твой вещмешок перетряхнут и прощупают по швам. Глядишь, потом чего-нибудь и не досчитаешься из личных вещей. Особенно добросовестно санитары чистили тяжелораненых. Тот на костылях может за свой мешок постоять. А этот не встанет, не побежит. Пока его на костыли поставят, он и знать не будет, где и как это произошло.

Таков приказ насчет проверки каждого, и этого требует высокое начальство. Но это несправедливо! Да, несправедливо! Но зато здорово! Во время громыхания и тряски телеги повозочный смотрит, все ли живы, смотришь одного |-двух лежачих| можно вывалить на обочине в кустах, не довозя до медсанбата. Этот теперь не будет кричать «погоди». В телеге они сами отсортируются, только кобылу знай погоняй. Барахло раненого остается у повозочного. В вещмешке по дороге умершего иногда остаются трофейные вещицы, глядишь, и часики попадут. На телеге тому жить, кто выдержит тряску. А у кого не хватит сил — Богу душу отдаст. Сколько раз по приезде в санбат с телеги снимали остывшие тела. И ни один из повозочных-санитаров не получил за это награды. Вот что обидно. Одни в стрелковых ротах воюют, а другие с телег сбрасывают умерших, которых с трудом и с новыми потерями ночью удалось вынести с поля боя. Они умирают от тряски в вонючей телеге, а эти, с кнутами за голенищем, по сей день считаются ветеранами войны. Стрелять надо такого брата милосердия, в расход по дороге пускать. Когда меня в медсанбате стали резать без всякого наркоза, т. е. без замораживания, как мы тогда называли, то боли от лезвия ножа и чистки ран по сравнению с муками в телеге показались мне детской забавой. Хотя во время операции я стонал и ругался.

Через некоторое время я лежал в хирургической палатке на деревянном узком столе, застланным белой клеёнкой. Две медсестры стали сматывать с меня бинты. Когда я предстал перед ними в голом виде, они доложили хирургу. Пришла женщина, капитан медслужбы, лет тридцати пяти. Она осмотрела все мои раны, потрогала пальцами и велела колоть местную анестезию. Тело моё от удара мины опухло, стал заплывать левый раненый глаз. Они начали с ног. Каждый укол толстой иглой и большой объем вливаемой жидкости раздирали мне опухшие мышцы |вокруг ран|. Вокруг каждой раны они делали два-три укола. Я поднялся на локтях, медсестры с двух сторон бросились ко мне и повисли у меня на руках.

Я выругался матом. Они мне ответили:

— Успокойся, миленький, лежи смирно.

— Режьте так, без ваших уколов! И не подходите ко мне больше с этим шприцом! Мне всё мясо раздирает от вашей анестезии! Держите меня за руки, за голову, на ноги навалитесь, на каждую по одной! Я буду терпеть и скрипеть зубами!

— Ну терпи, капитан! Терпи, милый разведчик!

Я сжал зубы и через нос застонал.

— Режьте быстрее! Чего встали! — в перерывах между стонами кричал я.

На руках и ногах у меня висели по одной сестре. Ран и осколков только на ногах было с десяток, не меньше. Я терпел, ругался, матерился и кричал. Подгонял хирурга и умолял работать побыстрее.

— Терпи! Терпи, капитан! Осталось немного!

— Какой там немного?

— Терпи или будем делать уколы. Нужно разрезать рану, удалить осколки, сделать чистку. Из раны нужно всё удалить, прощупать, не осталось ли чего, — приговаривала хирург, она рассказывала мне, как ребенку перед сном рассказывают сказку.

Остриё ножа жгло острой короткой болью. Потом начиналась чистка. Мне казалось, что у меня отрезают ногу.

— Стоп! — кричал я — Дайте-ка я посмотрю!

Хирург послушно делала остановку. Я поднимал голову и смотрел вдоль ног. Ноги у меня были целы. Где-то ниже колена только что ковыряли и резали. Я посмотрел на пальцы ног, пошевелил ими. Потом сам опустил на стол голову и сказал:

— Можно резать дальше!

Сказать сколько я перенес мучений и сколько выстрадал, сколько душевных сил мне стоила обработка ран? Каждый раз, когда разгибалась хирург и операционная сестра мне накладывала повязку, я думал операция закончена. Но капитан медслужбы снова ощупывала меня, брала острый скальпель и наклонялась к ногам.

Ковыряние в ранах, казалось, будет продолжаться вечно.

— Ты ругайся, ругайся! — приговаривала хирург. — Ещё два разреза и закончим операцию.

Когда закончилась операция я попросил попить. Меня вынесли из операционной, положили куда-то и я тут же заснул. Отек от удара мины стал распространяться везде. Лицо всё разбухло, левый глаз заплыл. Разведчики, кто ходил на костылях, прошли мимо и меня не узнали. Только на лице у меня было наложено несколько повязок. Глаз, подбородок, бровь и шея под скулой.

Все эти моменты |, о которых я здесь пишу,| имеют |официальное| медицинское подтверждение. Достаточно запросить центральный медицинский музей. Вспоминаю, как в эвакокарте было записано: множественное осколочное ранение лица, груди, живота, рук, правого бедра, правой и левой голени и коленного сустава. В карте было указано ещё одно место. В общем, как потом выяснилось, |произошло обрезание,| в результате ранения на поверхности осталось три рубца слева, вверх, направо, как в стволе боевой винтовки образца 1861 г. системы Мосина. Вот так гвардейцы-разведчики получали свои раны. Вот как их, замотанными бинтами, волокли по дороге в медсанбат. В полусонном состоянии меня погрузили в машину и повезли в Лиозно. По дороге я открыл глаза и увидел, что мы лежим в открытом кузове полуторки. Где-то впереди бомбили дорогу.