Артем Драбкин - Я дрался в штрафбате. «Искупить кровью!»

К утру пылали все здания… Если бы кто бойцам заранее сказал, что это будет наша территория, разве бы кто-то из них стал жечь дома?.. Но в следующих освобожденных городках и поселках нам уже встречалось местное население, и тут наши штрафники всех «ставили на уши». Выпивка и шнапс в каждом первом подвале, все под рукой… Мы, офицеры штрафной роты, смотрели на это сквозь пальцы, к немцам никакой жалости не испытывали и не мешали штрафникам делать с местным населением, что хотят.

Одним словом, «кто в Кенигсберг не сбежал, мы не виноваты»… Штрафная рота идет впереди всех, и контроля за ней со стороны каких-либо «чужих начальников» нет никакого, и наш «главный коммунист», капитан Толкачев, тоже помалкивал, не потому что боялся, что ему кто-нибудь из пьяных штрафников выстрелит в спину, а просто считал такое возмездие заслуженным наказанием за зверства немцев на нашей земле, а ротный особист Кобыхно всегда был где-то позади, возле кухни.

Капитан Мамутов немцев люто ненавидел, а уж мне и Аптекарю, потерявшим всех родных от немецких рук, и подавно было плевать, что с ними происходит. Васильев тоже полродни в войну потерял…

Мы не лезли, не вмешивались ни во что…

А бандит — он всегда бандит, и в тылу, и на фронте в шкуре штрафника, натура уголовная всегда даст о себе знать, так что… наша рота «резвилась»… В Хальсберге подбегает ко мне молодая немка, кричит по-немецки: «Меня уже изнасиловали четырнадцать человек!» А я иду дальше и думаю про себя: жалко, что не двадцать восемь, жалко, что еще не пристрелили тебя, сучку немецкую. Масла в огонь еще подлил случай в Грюнвальде, когда власовцы на самоходках прорвались в наши тылы и зверски вырезали тыловые подразделения двух соседних стрелковых дивизий и медсанбаты вместе с ранеными и медперсоналом. Об этом даже Илья Эренбург написал в своей статье «Грюнвальдская трагедия»… И тогда мы вообще озверели… В отместку в Ландсберге на следующий день наша пехота перебила захваченный немецкий госпиталь с ранеными. Вам сейчас не понять, сколько ненависти накопилось в наших сердцах…

— В вашей 138-й ОАШР в плен немцев брали?

— Могли взять… Например, когда меня тяжело ранило, то четырех только что взятых в плен немцев заставили меня нести в наш тыл, и когда они донесли меня до ближайшего ПМП, то уже могли быть уверенными, что здесь их никто не тронет… Нет, все правильно, сейчас если повспоминать, то у нас немцев в плен брали… По возможности, конечно, если было кому их конвоировать в тыл…

— Среди штрафников были случаи дезертирства или «самострелы»?

— Дезертиры были, но за побег из штрафной однозначно «ставили к стенке»…

Самострелов было немного, случаев пять-шесть. На медицинских карточках передового района перед эвакуацией в тыл им прямо и без жалости писали две буквы «СС» — самострел.

Один из подобных случаев мне хорошо запомнился. Был у нас штрафник Новиков, москвич, так он подговорил одного из молодых «заводских» пацанов, чтобы тот в него выстрелил в руку, а он ему засадит пулю в бедро. Так они и сделали, только молодого парнишку наш особист сразу расколол, и, как потом говорили, их после излечения в госпитале отправили на суд в трибунал.

— С немецкими штрафниками сталкиваться приходилось?

— У меня первый орден как раз за немца-штрафника. В декабре 1944 года напротив нас стоял немецкий штрафбат. На Новый год, 31 декабря, дивизионная разведка через наши порядки пошла в поиск, на захват «языка», а своего санинструктора с ними не было, и меня «одолжили» в группу прикрытия, на случай если придется выносить раненых разведчиков и оказывать на месте первую медицинскую помощь «языку» или нашим раненым. Я с собой еще взял одного санитара-штрафника, своего «ординарца», в группе «поддержки» (прикрытия), кроме разведчиков, были также арткорректировщик и связист. Ночь темная, вьюжная, но при отходе немцы всех обнаружили, началась очень серьезная перестрелка, и так вышло, что тащить к своей траншее взятого «языка» пришлось мне и санитару, другие прикрывали. Я немцу из пистолета прострелил обе ноги, чтобы не сбежал, и мы его поволокли под огнем. Притащили, в землянке у ротного я его перевязал, и немца отправили в штаб дивизии. Потом, дней через пять, Кобыхно спрашивает: «Ты вообще представление имеешь, кого тогда взяли?!» — «Кого? Штрафника немецкого, обычного «фрица». — «Сам ты штрафник… Этот немец, бывший майор, служил в абвере. В Берлине в ресторане он напился и стал орать, что русские все равно победят, вот его за это разжаловали в рядовые и послали в штрафную. Не «язык», а сущий клад, в штаб фронта отвезли»…

— Если речь зашла об орденах. Как награждали офицеров из постоянного состава роты? Чем отмечены лично вы за войну?

— С войны я пришел без регалий, из всех наград — костыли и инвалидность 2-й группы.

Но в 1953 году меня вызвали в военкомат, сверили мой военный билет со своими записями и спрашивают: «В декабре 1944 года служили в войсковой части номер такой-то?» — «Было дело». — «Вас нашел не врученный ранее орден Красной Звезды. Поздравляем!» Через полгода вновь пришла бумага — опять явиться в Киевский горвоенкомат, в наградной отдел, я еще жене в шутку сказал, наверное, первый орден по ошибке вручили, с каким-нибудь однофамильцем, видно, спутали, а сейчас назад забрать хотят. Прихожу. «Товарищ Винокур, приказом от такого-то февраля 1945 года вы награждены еще одним орденом Красной Звезды». Вручили… В 1959 году, когда я уже работал в Калининграде, выясняется, что за бой на высоте 252.3 я также был награжден, орденом Отечественной войны 1-й степени.

Снова вызов в военкомат, военком вручил, пожал руку… Вот так, «не было ни гроша, да вдруг алтын»…

Но на войне я не думал об орденах, не до этого было… Ротный капитан Мамутов имел шесть орденов, но такому, как он, и звание Героя надо было дать дважды. Другой наш офицер, лейтенант Васильев, имел три ордена, а вот заместителя командира роты Аптекаря Мишу, провоевавшего в штрафной роте офицером два года, ни разу не наградили. Причину, кроме «пятой еврейской графы», мне трудно представить. В 1957 году я поехал в Москву на 4-й Всесоюзный съезд врачей и оттуда махнул в Подольск, к Аптекарю домой. Выпили с ним серьезно, и он, посмотрев на мои две орденские планки (на КЗ), говорит: «Эх, Коля, я всю войну на передовой провел, четыре ранения, и ни хрена. Даже медаль «За отвагу» мне пожалели дать…» После войны Аптекарь стал судьей всесоюзной категории по тяжелой атлетике, но за границу судить соревнования его не выпускали, даже в соцстраны, потому что еврей, да еще он в анкете написал, что был в штрафной.

— Запись в личном деле, что человек был в штрафной роте, могла после войны повлиять на что-либо?