Александр Музафаров - Забытые битвы империи

Никогда не бывший в бою, генерал Смирнов получил назначение коменданта неожиданно для всех, кто его знал.

Приехал он в Порт-Артур в полном убеждении, что война пустячная, что японцы зарвались и что все лавры и награды за усмирение их достанутся, конечно, ему.

Но едва он приехал в Порт-Артур, как был получен приказ наместника о том, что он оставляет меня в крепости, и мне, согласно Высочайшему повелению, были предоставлены права командира Отдельного корпуса, т. е. командующего армией, а генералу Смирнову права командира не Отдельного корпуса с подчинением его мне.

Это был страшный удар для его честолюбивых замыслов, и генерал Смирнов решился, поскольку это позволят обстоятельства, противодействовать мне и добиваться моего отозвания.

Отсюда пошла рознь и непримиримое отношение генерала Смирнова ко мне и к ближайшим моим помощникам.

Губительная рознь!.. Так как мы переживали страшные дни не в неприступной твердыне, а в плохо укрепленной крепости, и только когда крепость была сдана, всем стало известно, до какой степени мало укреплена была эта «твердыня» наша на Дальнем Востоке.

Тогда раздались голоса — «почему же Стессель не доносил в Петербург о полной неготовности крепости? — он был комендантом Порт-Артура и вся вина должна пасть на него, как за сдачу, так и за неготовность крепости». Общество негодовало, и совершенно справедливо, а я молчал в ожидании, что Военное министерство снимет с меня незаслуженные укоры.

Но ждал напрасно до сего дня. Пусть же узнают правду теперь. Я, генерал Стессель, был до войны комендантом не крепости Порт-Артура, а города — артиллеристы, инженеры, интенданты были мне не подчинены. Я ведал лишь бригадой и больше ничем. Моим единственными исполнительным органом был комендантский адъютант. Лишь в феврале 1904 г., когда началась война, мне подчинили инженеров, артиллеристов и интендантов, и я принял крепость по названию, а по существу крепость по типу строящихся против народцев, вооруженных копьями и стрелами, т. к. расстояние, на которое были удалены форты от жизненных мест крепости (казарм, госпиталей, складов и т.п.) и которое должно быть во всяком случае не менее дальности полета снаряда самых сильных метательных орудий противника, в Артуре равнялось в среднем полторы версты, а в некоторых местах было менее 1 версты.

Укрепляли его инженеры по планам из Петербурга (своего рода гофгерихсрат), а в Петербурге межведомственная комиссия, которой поручено было это дело, надумалась построить линию укреплений в зависимости не от местности и дальности пушечного огня, а от заранее предрешенного числа штыков гарнизона, считая на сажень периметра крепости по одному человеку. Профессор Величко, составлявший первоначальный, не принятый комиссией за дороговизну проект крепости, сам кратко и сжато обрисовал историю созидания крепостей. До изобретения пороха замок был крепостью; появился порох, обнесли замок валом; появление нарезных орудий вызвало постройку фортов на 3—4 версты от главной ограды, с увеличением же дальности огня, с введением прогрессивной нарезки в канале орудия и применением новых взрывчатых веществ, лиддита например, стали строить две линии фортов, относя первую линию на 10—11 верст от главной ограды, а вторую на 4, 6 и 8 верст. В самой крепости признавалась необходимым постройка бетонных погребов, казарм, бетонные же сооружения стали строить и на фортах. Наконец, броневые башни, переносная железная дорога вокруг фортов и по радиусам к центру крепости и воздушные шары дополняли, согласно данным науки, силу новых крепостей. То, что теперь наш Генеральный штаб считает новым словом — например, соединение фортов на промежутках гласисом, — было давно уже проектировано в статьях «Инженерного журнала» за восьмидесятые еще годы, но статьи эти были гласом вопиющего в пустыне. Порт-Артур при наличии всех перечисленных совершенств в вооружении у неприятеля имел форты, удаленные от центра на 1 1/2 версты.

С первого дня обложения неприятельские осадные батареи стали обстреливать внутренность крепости до противоположной ее ограды, где находились склады и госпитали, — ни переносной дороги, ни воздушного шара у меня не было. Линия фортов, построенная максимум на 3 версты и минимум на версту от города, не могла прикрывать жизненных пунктов крепости, да и самая линия эта была лишь наполовину закончена. К довершению несчастья Артура рядом был Дальний с доком и пристанями, где неприятель при бездействии нашего флота свободно выгрузил 11-дюймовые орудия.

Оглядываясь назад, я теперь вижу, что только с Божьей помощью я мог так долго держать Артур, — говорю с помощью Божьей потому, что Бог послал в крепость военного гения, человека, перед которым я преклонялся всегда и высоко ценил его, я говорю о покойном друге моем — Романе Исидоровиче Кондратенко.

Меня обвиняют теперь, что я вопреки закону подчинил ему инженеров (есть такой пункт в обвинительном акте); с чувством живейшей радости читаю я это обвинение, — в этом моя заслуга перед царем и родиной, и я, если бы снова очутился в крепости и вновь пережил ужас осады, снова бы подчинил такому Кондратенко инженеров и сам бы подчинился ему, как это и сделал я фактически в Артуре. Если бы таким деятелем оказался комендант крепости, генерал Смирнов, я бы охотно шел с ним рука об руку, но он принес в крепость раздор, сеял ветер и пожинает теперь бурю. Он сразу захотел стать авторитетом, не приобретя в войсках свойственного таланту веса и значения.

Всех поразило, что прибывший комендант крепости, вместо того чтобы требовать вынесения вперед опорных пунктов, стал пререкаться из-за укрепления Угловой горы — той самой Угловой горы, которая стоила японцам несколько тысяч человек. Комендант требовал возведения укреплений за фортами, — и это еще в июне месяце, когда войска наши бились на Зеленых горах и когда необходимо было укреплять Волчьи горы, Трехглавую и Угловую. Всех поразила эта неосведомленность и упрямство коменданта в вопросе, составлявшем самое больное место крепости, и я, конечно, не имел права оставлять на такого человека крепость без боязни, что неприятель не захватит ее сразу, если он останется полновластным распорядителем, Я написал свое мнение откровенно генералу Куропаткину, и последний согласился со мною.

Комендант всеми мерами тормозил распоряжения генерала Кондратенко, ссорился с генералом Фоком по вопросам личного самолюбия и ладил только с корреспондентом Ножиным, с которым во времена затишья боевой бури объезжал позиции, везде неуклонно снимаясь для потомства.

Я заговорил о Ножине, хотя раньше и не хотел говорить о нем ни слова, но мне обидно читать в «Правде об Артуре» этого корреспондента о том, что генерал Кондратенко послушно исполнял лишь советы Ножина во время сражения на Зеленых горах. Вообще Ножин и Купчинский очень щедры на разговоры с умершими уже деятелями, т. к. уверены, что мертвые обличать не станут. Но светлый ум генерала Кондратенко, его чистое сердце свидетельствуют, что грязные личности не могли иметь влияние на его решения, и если он терпел их, то причиной этого была лишь бесконечная снисходительность этого доброго человека.