Электрон Приклонский - Дневник самоходчика

— Бронелазарет! — криво усмехается Кугаенко. — Как теперь воевать-то будем, механик?

Пока мы оказывали помощь Лукину и Нине, тем временем Николай Зайцев и Кирюша с помощью легко раненного автоматчика перетащили двух остальных в укрытие — небольшое углубление у подножия старой толстой ракиты — и вернулись в машину.

Вокруг все спокойно и тихо. Только что ушли вперед тридцатьчетверки, кроме нашей соседки и той, что на дороге. Должно быть, танкисты решили рассредоточиться посильнее. Но нервничает Ваня Кугаенко у рации, вызывая санлетучку и требуя прислать с нею другого наводчика, стонут раненые, и лишь убитый лежит смирно.

В воздухе послышалось многоголосое гудение. Кто-то из боеспособных, выбравшись на башню, задрав голову, глядит в небо и с видом знатока рассуждает вслух (по голосу я узнал Зайцева):

— Ну, эти, наверно, летят по особому заданию.

А над нашей поляной, на высоте около четырехсот метров, выстроившись в ровную линию, уже неторопливо проплывают двенадцать Ю-87. И каждому из нас, кроме бронебойщика, нестерпимо хочется, чтобы они прошли дальше… Вот самолеты уже над центром поляны, вот поравнялись с нами. Кажется, не заметили… Уф-ф!

И тут самый левый штурмовик, очевидно флагманский, круто ныряет вниз, заваливаясь на левое крыло, отчего кажется, что он хищно изгибается, и идет прямо на нас. Снаряды, выпущенные асом, попадают по тридцатьчетверке и в борт нашей самоходки, но мы не двигаемся с места, чтобы не выдать себя. Спикировавший на эту же опушку второй «Юнкерс» бросает первые бомбы. Они начисто сметают с обеих машин всю маскировку. Сразу сделалось страшно неуютно. Стоять на месте больше нельзя.

— Заводи! Быстро вперед! — не дожидаясь второго бомбового удара, кричит Кугаенко. — Да отодвиньте же Лукина от водителя!

Взяв с места по-Федькиному, с первой ускоренной, разгоняю машину, прижимаясь к опушке, и почти сразу перехожу на вторую — бомбы разорвались позади.

— Смотрите в оба за «лаптежниками»! — кричу командиру и заряжающему по ТПУ, прибавляя газу.

Машина описывает по поляне широкую дугу, мчится вдоль противоположной опушки в обратном направлении.

Еще один стервятник спикировал — мимо! В голове гул и легкое кружение от близкого и сильного взрыва. Это что ж они, сволочи, к одному мне прицепились? Черта вам лысого! Нас только прямым попаданием возьмешь! Да ты еще попади сперва, раскоряка фашистская! Снова взрыв — слева, через несколько секунд — впереди. Охотитесь, гады?! Делая резкие повороты, неожиданно меняю направление движения, выписываю большие восьмерки и зигзаги, прячусь вдруг в тень опушки и снова выскакиваю на дорогу. Простора для маневра много.

Проезжаю нарочно около самой тридцатьчетверки, выведенной из строя раньше, но на нее фрицы и внимания не обращают. Как рой разъяренных шершней, как вошедшие в азарт борзые, уже видящие перед самым своим носом мелькающий хвост добычи и готовые обогнать даже собственную тень, носятся над поляной «Юнкерсы», дико завывают, сваливаясь в пике, стегают по броне пушечно-пулеметными очередями и роют луг взрывами, то и дело осыпая самоходку землей. Да что же я им — мишень на учебном полигоне? Нервы мои больше не выдерживают. С разгону втыкаю машину в опушку, в тень, недалеко от того места, где все началось, но тотчас грохочет новый взрыв, и на башню нам обрушивается дерево. Видят, стервецы! Командир молчит, раненые, сжавшись, лежат на днище. «Опять заходит!» — с тоской произносит Кирюша, торопливо захлопывая приподнятую для наблюдения крышку квадратного люка. Это заставило меня немедля включить передачу, и машина полезла на третьей замедленной прямо через лес, валя деревья. На беду, в стороне от поляны место оказалось низким, сырым, и развернуться я побоялся, а только сбавил скорость. Перед машиной возникли вдруг две темные ели, толщиною в обхват, не меньше. Наезжаю сразу на обе. Деревья дрогнули, но устояли. Сгоряча прибавляю газу — гусеницы, упершись в стволы елей, пробуксовали, прорезали дерн — и ИСУ уже сидит на днище, ни взад ни вперед. Тут и началось такое, перед которым все предыдущее показалось нам забавой…

Полуторастометровая просека, проложенная моей машиной напрямик от опушки к двум высоким елям, и две широких черных полосы от гусениц послужили отличным ориентиром для немецких летчиков. Они методически делали вдоль нее заход за заходом, бомбы ложились то дальше, то ближе к машине, иногда почти вплотную, но ни разу не задели ее. Край воронки от 100-килограммовой фугаски чернел всего в трех шагах от правой гусеницы. На пятом заходе (самолеты атаковали по одному) пикировщик поджег большой брезент, привязанный к правому крылу. Хуже всего было то, что рядом с ним, на том же крыле, находились два дополнительных бака с горючим…

После очередного захода, когда самолет выходил из пике, а следующий за ним только разворачивался, мы с Зайцевым успели столкнуть удушливо чадивший брезент с крыла и нырнуть обратно в люки. После седьмого отвинтили барашки и освободили баки от стяжных лент, промешкав при этом две-три лишние секунды, и «лаптежник» уже открыл огонь, но второпях выпустил длинную очередь выше башни, а то мы вряд ли бы смогли вернуться в машину. Еще одну вылазку пришлось сделать, чтобы сбросить на землю баки с газойлем.

Брезент, упавший в метре от гусеницы, густо дымил черным, облегчая задачу фашистским пилотам. Швырнув бомбу, самолет неторопливо описывал широкий круг и пристраивался в очередь — для нового бомбометания. Разъяренные неуязвимостью тяжелой самоходки, горе-асы снова и снова штурмовали нашу исушку, а нам только оставалось с замиранием сердца и крепко стиснутыми зубами встречать каждый новый вой, падающий на нас сверху вместе с треском очередей, и ожидать неминуемой смерти, но каждый раз мы получали новую минутную отсрочку… И самое ужасное в подобном положении — это невозможность действовать, хотя бы двигаться.

Во время девятого или десятого захода осколком бомбы ранило комбата, который, воспользовавшись короткой паузой, выскочил наружу посмотреть, как засела самоходка и нельзя ли чего предпринять, чтобы вырваться из этой западни. Кугаенко стоял под стволом пушки, как раз напротив моего лючка, и успел пригнуться при взрыве бомбы, да так и остался в согнутом положении, схватившись руками за живот. Наводчик помог командиру забраться в башню, и мы с Кирюшей сделали перевязку. Осколок, к счастью Кугаенко, скользнул поперек живота и вспорол кожу, лишь слегка повредив мышцы, но крови было много. Ивану повезло: могло бы и совсем выпотрошить.

Тут с отчаяния и злости вспомнили мы о противотанковом ружье, которое лежит без пользы на моторной броне, рядом с мертвым хозяином, под малым брезентом. Втащили его за приклад внутрь башни. Подрагивая от распирающей нас мстительной радости, мы с Кириллом выдвинули длиннющий тонкий ствол из приоткрытого квадратного люка, загнали в казенник большой желтый патрон с черной головкой и стали выжидать удобного момента для выстрела. Только пристроили половчее ружье — спикировавший «Юнкерс» всадил снаряд прямо в рым (четыре таких кольца приварены по углам крыши башни для облегчения монтажа) слева от квадратного люка. Осколки брызнули вместе с пламенем внутрь боевого отделения, и Кирюше, не успевшему отскочить от люка, сильно оцарапало правый бок. К ружью стал заряжающий — последний целый «пушкарь».