Юрий Чернов - Судьба высокая «Авроры»

«Эмка» стояла не там, где они ее оставили. Водитель подогнал ее к старой ели так, что мохнатые хвойные лапы укрыли кабину.

«Во всем у него порядок», — подумал Иванов почему-то не о шофере, а о Соскине.

Командир дивизиона отбывал в Пулково. Командир батареи оставался у Вороньей горы, чтобы встретить личный состав. Инженер-каперанг инструктировал кратко:

— Прежде всего маскируйте пушки. Тщательно, безупречно, так, словно их нет и не было! Личный состав у вас надежный — авроровцы. Ядро батареи есть. Наводчики опытные. В ближайшее время получите пополнение из флотского экипажа. Новичков придется обучить. Не хватает врача и начпрода. Обещали прислать. Туговато с транспортом — территория у вас немалая. Пока выделяю полуторку и велосипед. Плохо со стрелковым оружием, надо бы побольше гранат, пулеметов, автоматов. В штабе развели руками, сказали: «Авось не понадобится». «Авось» — не мой бог…

На худом, тонком лице инженер-каперанга появилось нечто вроде гримасы недовольства, и, как бы подводя черту разговору, он вскинул руку к козырьку:

— Действуйте!

«Эмка», раздвигая еловые лапы, выехала на проселок, взметнула пыль и укатила в сторону Пулкова.

Большую карту страны политрук батареи Адриан Адрианович Скулачев раздобыл в Дудергофе, в школе. До полуночи он провозился с ней, что-то чертя, пытаясь нанести линию фронта. Занятие оказалось не из легких: в глухих сводках той поры населенные пункты назывались редко, чаще сообщалось: «По всему фронту идут упорные бои».

Обводя кружками города, оказавшиеся во вражеских руках, Адриан Адрианович называл гитлеровцев и гуннами и вандалами и приговаривал: «Чтоб вам всем осиновый кол был памятником!»

В палатке карту повесить было негде. Скулачев готовил ее для будущих политинформаций. Матросы нетерпеливо ждали вестей с фронта.

Иванов, вернувшись на КП после объезда батареи, политрука в палатке не застал. Лежали записка: «Ушел к Желудкову» — и свернутая трубочкой карта. Желудков командовал девятым, самым отдаленным орудием. Карту Адриан Адрианович, видимо, не закончил и оставил. Иванов развернул ее. Линии, пунктиры и стрелы Скулачева изрезали Украину, Прибалтику, приблизились к Смоленску. Взгляд пересек карту и задержался на Севастополе: от Ольги, жены, не было ни одного письма. Дмитрий Николаевич давил тревогу, считая ее необоснованной, убеждал себя, что пора привыкнуть к капризам почты. Но тревога не рассеивалась, а мысли о «капризах почты» не утешали.

Взгляд снова заскользил по синим изгибам рек, по черным колеям железных дорог, вверх, вверх, от Крымского полуострова к голубому пятну Балтийского моря. Дудергофа на карте не было — не тот масштаб! — но была Луга, к которой рвались фашисты. На большой карте нагляднее обозначалась огромность территории, захваченной врагом, и угрожающе близким показалось острие фашистского наступления, нацеленного на Ленинград.

Иванов не стал подсчитывать, сколько километров до Луги: сто пятьдесят или сто семьдесят, в конце концов степень опасности определяется не только расстоянием — иной километр может оказаться роковым, гибельным. Он вспомнил каламбур о Багратионе, которому доложили: «Противник на носу», после чего Багратион поинтересовался: «На чьем носу? И нельзя ли еще отобедать?..» Почему-то этот каламбур сегодня не веселил, и думалось о тысячах людей, рывших окопы и противотанковые рвы в окрестных балках, близ дорог, на высотках. Появилось новое слово — «оконницы». Иванов видел их на полях и в перелесках от Красного Села до Дудергофа. Им, казалось, не было числа этим женщинам с кирками и лопатами, взмокшим от напряжения, непомерно усталым, но готовым возвести земляной вал и земляные крепости на пути врага.

На одном из перекрестков дорогу перегородил тягач с прицепом. В прицепе лежали бетонированные капониры, противотанковые ежи. Пришлось остановить полуторку. Иванов и его шофер Костя вышли из машины. Перед ними бугрилась влажная, комковатая земля, только что вырытая окопницами.

Костя взял в руки горсть земли. В ней, извиваясь, копошился червь. Костя брезгливо стряхнул его:

— Ишь жирный! Словно крови насосался…

Иванов догадался, о чем подумал Костя. Промолчал.

Рядом долбили землю окопницы. Видно, попался жесткий, глинистый пласт. Одна из них, вонзив в грунт кирку, утерла пот и задиристо-зазывающе обратилась к Косте:

— Эй, матросик, чего зря стоишь? Аида на помощь!

Крупный, плечистый Костя не походил на «матросика». Окопница кольнула парня, очевидно, из простого расчета: чем больнее кольнешь, тем быстрее откликнется.

— Где уж мне уж, — отшутился Костя. — Сегодня еще и каши не ел. А что вы роете, девочки?

Окопница уставилась на матроса удивленно синими глазищами: мол, сам не видишь, что роем, с неба, что ли, свалился? И подбоченясь, окинув взглядом товарок, поглядев на упрямую, затвердевшую под солнцем землю, помрачнела лицом, зло сказала:

— Гитлеру могилу роем, ясно?..

На батарее дела пока складывались неплохо. Матросы вырыли котлованы для орудий, дворики. Специалисты, приехавшие из Ленинграда, дворики забетонировали. Установили пушки.

При установке стационарных орудий нужна абсолютная точность. На башню ставится банка с водой. Если не прольется ни капли — значит, перекоса нет.

Ленинградцы потрудились на совесть, пушки стояли надежно. Авроровцы повеселели, словно сюда, на склоны Дудергофских высот, перенесли часть корабля. Орудийные дворики называли не иначе как палубой и были довольны.

Оставалось прочистить стволы, замаскировать орудия, оборудовать погреба для боеприпасов, заняться устройством личного состава.

Из девяти командиров орудий пятерых — Александра Доценко, Алексея Смаглия, Ивана Овчинникова, Алексея Голубова и Леонида Желудкова — Дмитрий Николаевич знал по Севастополю. Они были его курсантами (он преподавал курс артиллерии в Черноморском высшем военно-морском училище1). Народ подобрался крепкий, за них Дмитрий Николаевич был спокоен. С новичками предстояло познакомиться.

Прежде всего решил побывать у командира второго орудия лейтенанта Антонова. От него пришло донесение: обстрелян в деревне Вериксолово. С группой авроровцев отправился прочесывать подозрительные дома.

Антонова Иванов видел дважды. Первый раз — когда представлялись командиры расчетов и получали задания, второй раз — когда матросы рыли котлованы.

У Иванова был наметанный и цепкий глаз. Детство его прошло в деревне Боже-ново Саргатского района Омской области. Как многие сибиряки, он рано пристрастился к охоте, мог, не блуждая, выйти из любой чащи, выследить зверя, сшибить из двустволки летящую птицу. На флот попал по путевке комсомола, окончил в Севастополе училище [31]и сам начал учить курсантов. Словом, работал с людьми, в людях разбирался, и ему понравилось, что на первой же встрече Антонов обратился с вопросом: нельзя ли получить побольше противотанковых гранат и автоматов?