Олег Смыслов - Предатели и палачи

Окончив семь классов, Нина еще до начала войны успела получить диплом педагогического училища. Недолго работала учительницей начальных классов в Порховском районе.

— Меня хотели распределить на Сахалин, но к директору педучилища приехала моя мама и бросилась перед ним на колени с просьбой не отправлять меня так далеко. В Гатчине у нас был дом, его ещё построил мой отец. Большой яблоневый сад, сливы, груши, вишня, пасека даже была на 16 ульев.

Перед самой войной молоденькая учительница Нина вышла замуж — за старшего брата своего ученика. Замуж за офицера мечтала выйти соседская Зинка — дородная девка из тех, про кого говорят “кровь с молоком”, но молодой человек предпочёл всем красавицам худенькую, миниатюрную Нину.

— Он был морской лётчик. Звали его Вася, и я его любила. — Нина Михайловна перебирает фотографии в семейном альбоме и наконец достает оттуда карточку, на которой изображён крутолобый парень в черном костюме. на обратной стороне целомудренная надпись: “Товарищу и другу Нине…” — Свадьбы не было, тогда это было не принято, да и с чего гулять-то? Денег мало зарабатывали.

По муж Вася погиб в первые дни войны. Сгинули навсегда и её братья.

Нина Михайловна рассказывает о своей жизни отстранение — без капли эмоций. Она не помнит точно, как звали её старшего брата и сколько братьев было вообще — два или три. Она словно нарочно вычеркнула какие-то куски жизни из своей памяти, в том числе и подробности 40-х годов, в течение которых она побывала в немецком, а потом и в советском заточении. “Всё забыла”, — говорит она».

« — Видишь, как у меня с памятью. Тут я уже не всё помню… — рассказывала старушка священнику. — Помню, как жителей Гатчины посылали рыть окопы вокруг города. Я тоже рыла. Пока один мой приятель не предложил мне работу на заводе Второй пятилетки. Там требовались точильщики снарядов для фронта.

Так я оказалась в Ленинграде. Связь с мамой на какое-то время прервалась. Вскоре я встретила там свою родственницу. Она рассказала, что моя мама бежала из Гатчины в сторону Вырецы. Недолго думая, я отправилась на поиски матери.

Поезд двигался по Витебской дорого. Сколько станций проехали, не помню. Вдруг состав остановился. Часть железной дороги оказалась разбомблена. Вышла на рельсы, а куда идти, не ведаю. Побрела я вдоль путей, но кустам. Вышла к одной деревне. Там в лесу и разыскала мать с тёткой. Они обустроились в землянке. Вернуться обратно в Ленинград я уже не смогла…

Утром проснулась, а кругом гремела канонада, повсюду шли бои, Гатчина горела. А днём к нам нагрянули немцы.

— Партизан? — спросил на ломаном русском один из них.

— Нет здесь партизан, — перепугалась мама. — Это моя дочка.

— Вег нихтс, Вег нихтс! — приказал он.

— В общем, велел никуда не выходить…

Я не помню, сколько мы прожили в этом бункере. Но в какой-то момент решили пробраться в Гатчину. Пока шли, видели, что в каждой канаве лежали наши погибшие солдатики.

…Кое-как добрели до дома. Город к тому времени уже находился под немцами. Первое, что меня поразило, — на вещевом рынке установили виселицу. В петле — повешенный молодой парнишка. И рядом плакат: “Так будет с каждым”. По слухам, его казнили только за то, что он украл у фашистов какие-то продукты.

На следующий день немцы стали ходить по домам и переписывать всех местных жителей…»

«Когда немцы узнали, что я учительница, отправили меня преподавать в местную школу. Но задержалась я там недолго. На второй год моей работы дети расстреляли из рогаток портрет Гитлера, который висел в классе. Меня вызвали в гестапо.

— Кто это сделал?! — орал человек в форме.

— Не знаю!

— Вы?

— Нет!

— Дети?

— Не знаю.

Меня поставили к стенке и начали стрелять над головой. А я ущипну себя: ага, жива ещё… И молчу. Хотя, конечно, я знала имена ребят, совершивших этот поступок.

До сих нор не понимаю, почему немцы оставили меня в живых, почему отпустили?

Бог меня уберёг и тогда, когда на грязные приставания немцев я отреагировала: “Выгнали вас из Сталинграда и отсюда выгонят”. Один из оскорблённых погнался за мной, наставил наган. Но тут выбежала мама, бросилась ему в ноги и зарыдала. И опять меня отпустили».

Интересно рассказывала бабушка, аж дух у слушателей захватывало. Но всякий раз исповедь ее отличалась некоторыми подробностями. Например, И. Обрезаненко ту же историю про расстрел портрета Гитлера из рогаток, Нина Михайловна рассказала иначе:

« — На стены вместо портретов Сталина повесили фотографии Гитлера. Так мальчишки расстреляли их из рогаток. Меня вызвали в жандармерию: “Кто это сделал?!” — “Я не знаю!” — “Вы?” — “Нет!” — “Дети?” — “Я не знаю”. Хотя я знала, кто это сделал…

Мне сказали: “Собирайтесь, поедете в лагерь”.

По ее словам, она пришла на вокзал на следующий день. В товарном вагоне ее и ещё несколько женщин, в основном украинок, отвезли в трудовой лагерь под Нарву. Бабушка Нина не отрицает, что была там начальницей.

— Так как я учительница, немцы посчитали, что я смогу руководить, — объясняет она своё выдвижение на эту должность. — Я отвечала за поставку продуктов и одежды в лагерь. Нас было человек двести, мы ремонтировали мосты, дороги… Потом, когда наши стали наступать, всех погнали пешком (шестьсот километров!) в Кенигсберг. Мы разбирали город от завалов, да так, что падали в обморок от трупных запахов. Потом нас поселили на фабрике — шили военную форму. А потом Нина и пять её подруг убежали из немецкого плена».

Несколько иначе выглядит рассказ бабушки, опубликованный И. Бобровой:

«…Вскоре меня отстранили от работы в школе и отправили в посёлок Вырица, что недалеко от Гатчины. Там меня определили на немецкие курсы, где готовили бригадиров для трудового лагеря.

Мне позволялось заходить на кухню к немцам, где они варили еду для населения. Кстати, моя мама тоже на них работала, чистила картошку, мыла котлы. Кормили нас отвратительно. В миску наливали пустой суп и давали кусок хлеба с опилками.

Однажды с нашего огорода немцы выкопали картошку. Я тогда пошла в гестапо и нажаловалась их начальнику. Он поклялся, что впредь такое не повторится. Видите, среди немцев тоже были люди. И люди хорошие.

Ну да ладно…

В конце 42-го года меня и ещё несколько женщин-бригадирш отправили в трудовой женский лагерь под Нарвой. Немцы тогда надели на нас форму, дали в руки лопаты и сфотографировали…»

«В лагере было несколько отделений, по-немецки они назывались “обтайлюнг”. Мне достался хилый “обтайлюнг”. Все женщины жили в многоэтажном доме. Мы строили дорогу, восстанавливали мосты. Ко мне в бригаду даже из других “обтайлюнгов” переходили люди. Я своим пленным девочкам доставала через одного пожилого немца списанные одеяла, из которых они шили себе теплую одежду.