Владимир Шигин - Страсти по адмиралу Кетлинскому

При изучении материалов следствия версия об офицерском заговоре не выдерживает серьезной критики. Во-первых, хочется обратить внимание на то что в соответствии с организацией службы на кораблях русского (и вообще любого военного флота) старший офицер без ведома и санкции командира ничего подобного произвести не мог, да еще в условиях военного времени. Даже в случае благополучного исхода «провокации» ни один уважающий себя командир не счел бы возможным продолжение службы с такими подчиненными, которые могут себе позволить такое самоуправство. Могла ли «провокация» готовиться под руководством и с ведома капитана 1-го ранга С.А. Иванова? Он — командир крейсера, заслужившего в боях и походах прекрасную репутацию, о нем пишут газеты и журналы мира. Взрыв на крейсере — происшествие чрезвычайное, свидетельствует о низкой организации службы, наносит ущерб престижу корабля, офицеров, а в первую очередь командира и старшего офицера, отвечающих за порядок на корабле. Кроме этого, такое происшествие значительно уронило бы престиж российских моряков в глазах союзников, а к данному вопросу на этот момент относились очень щепетильно. А если бы при организации инсценировки что-то бы пошло не так и на «Аскольде» действительно бы прозвучал взрыв? Мог ли позволить уважающий себя командир (да и остальные офицеры) рисковать боевой единицей в годы войны, когда нашему флоту и так катастрофически не хватало кораблей?

Ради чего командование крейсера могло пойти на риск взрыва в погребе под своими собственными каютами? По версии «провокационного взрыва», это сделано для того, чтобы получить повод для расправы над революционно настроенными матросами. Но гораздо более логичным было бы для этого после сообщений Рябополова и Виндинг-Гарина обратиться по команде и списать подозреваемых неблагонадежных матросов без ущерба для карьеры самого командира. Это можно было сделать без огласки под предлогом предоставления отдыха. Фискальство и провокации еще со времен обучения в Морском корпусе считались нетерпимыми среди офицеров флота.

По мнению нового командира крейсера, некоторых офицеров можно было смело назвать выдающимися как по знаниям, так и по нравственным качествам Старшего офицера крейсера, капитана 2-го ранга Быстроумова — штурмана, артиллерист Кетлинский считал прекрасным морским офицером, человеком с высоким чувством долга, всегда говорящим правду, хотя бы и во вред себе. Требовательный к себе и другим, Быстроумов, однако, имел довольно тяжелый характер, не признавал чужого мнения, никогда никого не хвалил, даже когда человек этого и заслуживал. Служить с ним было тяжело не только матросам, но и офицерам. При этом, приступив к исполнению обязанностей старшего офицера в середине июня 1916 года, Быстроумов прилагал все силы для ускорения ремонта, старался личным примером подавать пример экипажу. Он всегда приходил раньше всех к месту развода на работы и уходил с места работ, когда матросы уже мылись. Обвинять его в затягивании ремонта было просто несправедливо.

Несмотря на то что связь многих матросов с революционерами была доказана, капитан 2-го ранга Быстроумов все же увеличил отпуска на берег, так как считал, что раз офицеры находились в дружеских отношениях с русскими эмигрантами, то нельзя и команду наказывать за такие знакомства. В соответствии с уставом и принятым в 1911—1912 годах на Балтийском флоте порядком он разделил команду по поведению на четыре разряда. Первый разряд пользовался наибольшими льготами: мог ходить ежедневно после работы на берег. Почти такие же права были и у второго разряда. Третий и четвертый разряды пользовались только отпусками, как ими пользовалась вся команда до введения разрядов. После этого нововведения команда заметно стала лучше работать. Процент матросов, повышенных в разрядах по поведению, был намного больше, чем пониженных.

Кроме этого, известно, что ни капитан 2-го ранга Быстроумов, ни приехавшая к нему жена, не говорили по-французски. Поэтому они тяготились пребыванием в Тулоне и мечтали о Севере, куда госпожа Быстроумова собиралась отправиться вслед за своим мужем. Так что никаких личных мотивов у старшего офицера для того, чтобы задерживаться в Тулоне, так же не имелось.

Что касается обвинения капитана 2-го ранга Быстроумова в организации на крейсере взрыва, то, не говоря уже о моральной стороне дела, сама версия провокационного взрыва кажется смехотворной. Достаточно представить, что взрыв патрона произошел в артиллерийском погребе, начиненном боевыми припасами, чтобы понять абсурдность этого обвинения. При этом, как известно, «организаторы взрыва» находились в своих каютах как раз над артиллерийским погребом. На крейсере находился полный боезапас, и можно было выбрать любой другой нагреб или по крайней мере уйти с корабля. Даже при самом точном расчете могли произойти любые случайности. В самом деле осколки разорвавшегося патрона могли вызвать воспламенение других патронов. В беседках были повреждены 9 патронов, причем один так сильно, что из него торчал порох. Кто мог дать гарантию, что удастся справиться с пожаром в погребе? Ведь кингстон затопления погреба оказался засоренным и вода практически не поступала. После этого случая крейсер поставили в док и прочистили все кингстоны.

Привлеченный в качестве эксперта по делу о взрыве старший минный офицер крейсера лейтенант Маслов пояснил, что вылетевший из патрона снаряд взорваться не мог, так как для его взрыва требовались два удара большой силы. Детонации других снарядов и патронов также произойти не могло: ни тол, ни русский бездымный порох не детонировали сами собой, а требовали специальных детонаторов. А вот в результате пожара, по мнению Маслова, погреб мог вполне взорваться.

Подводя итог третьей версии, напрашивается вывод, что она самая маловероятная и даже где-то абсурдная. В свое время эта версия была «запущена» в исторический оборот лишь с одной целью — облагородить беспорядки на «Аскольде», придать им характер справедливого возмущения хороших матросов плохими офицерами, повысить революционность матросов и выставить казненных диверсантов невинными жертвами некой офицерской провокации.

Дочь К.Ф Кетлинского Вера Кетлинская впоследствии писала: «Трагичность ситуации на «Аскольде» была в другом: чем бы ни вызывалась попытка взрыва, это событие наслоилось на общее возбуждение матросов, выступило на фоне общероссийской предреволюционной обстановки и специфической, созданной неумным и разложившимся командованием корабля атмосферой подозрительности, ненависти, провокаций и сыска, столь накалившейся, что Иванов 6-й немедленно использовал случившееся для новой репрессии — списания с крейсера всех носителей «крамолы» … Понимал ли новый командир корабля сложность сложившейся ситуации? Успел ли в первые же дни ощутить эту недопустимую атмосферу? Судя по приведенному выше документу, кое-что понимал и кое-что успел ощутить. Человек по натуре мягкий и справедливый, не революционер, но и не реакционер, он был в то же время профессионалом военным и, как командир, был поставлен в условия, когда нужно было принимать меры быстрые и решительные, чтобы взять в твердые руки весь экипаж корабля, офицеров и матросов и в кратчайший срок снова превратить крейсер в боевую единицу флота».