Владимир Шигин - Страсти по адмиралу Кетлинскому

По словам Бжезинского, тогдашний «Аскольд» да и остальные корабли Мурманского отряда — это уже не флот, а сброд, хищная, малообразованная, охочая до плотских развлечений толпа, чернь, от которой нет защиты.

Что касается линкора «Чесма» (бывшая «Полтава») то данный корабль был уже изрядно устаревший в годы Русско-японской войны, ко времени же Первой мировой он в реальности никакой боевой ценности уже не представлял. В силу этого обвинение Бжезинского в адрес Кетлинского, что тот якобы из каких-то личных коварных соображений старался привлечь корабли союзников к выполнению боевых задач на Русском Севере, действительности не соответствуют. Согласитесь, что не зеленому мичману-механику было тягаться в видении оперативной обстановки на столь непростом театре военных действий как Баренцево и Белое море, в сравнении с таким опытнейшем моряком и оперативным работником как Кетлинский.

В.Л. Бжезинский вообще в своих мемуарах откровенно недолюбливает К.Ф. Кетлинского. Почему, остается тайной. Как мне видится, неприязнь мичмана-механика и контр-адмирала, скорее всего, была взаимной. Истоки ее лежат на поверхности. У Кетлинского, в принципе, не мог вызывать положительных эмоций только что закончивший морское инженерное училище мичман, который, манкируя своими служебными обязанностями на корабле, все время проводит в каких-то комитетах, да еще и пытается с помощью этих комитетов что-то приказывать гланамуру. Скорее всего, между Кетлинским и Бжезинским были и стычки, о которых мемуарист предусмотрительно умалчивает. Отметим при этом и столь немаловажный факт, что и Кетлинский, и Бжезинский были этническими поляками. Казалось бы, голос крови в тот момент, когда Польша уже фактически отделялась от России, должен был объединить их обоих. Но ничего подобного не произошло. Почему? Думается, только потому, что оба ставили служение России выше своей национальной принадлежности. При этом оба понимали это служение по-разному. Первый видел его в раздувании революционного пламени, второй — в укреплении порядка и дисциплины, в преодолении неизбежных революционных осложнений и доведения до логически победного конца тяжелейшей войны.

В чем еще обвиняет В.Л. Бжезинский главнамура? А в том, что тот денно и нощно держал руку на пульсе своего огромного и сложнейшего хозяйства, решая военные, экономические и политические проблемы, а, не бросив все это к чертовой матери, не скрывался от решения всех этих нескончаемых вопросов в море на корабле.

Из воспоминаний инженер-механика крейсера «Аскольд» В.Л. Бжезинского: «Прочитав впоследствии характеристику Кетлинского, данную морским министром Григоровичем в его мемуарах, я согласился с его основным выводом, что Кетлинский не любил моря и боялся его. С начала войны с Германией в 1914 году он занимал должность флаг-капитана штаба Черноморского флота. Кетлинский, таким образом, был руководящим лицом по планированию операций флота, и вот, по заявлению Григоровича, в течение двух лет службы он всем способами отсиживался на берегу, даже в то время, когда штаб уходил в море. Да, мурманский адмирал не любил выходить в море и, будучи начальником отряда судов по обороне Кольского залива, ни разу не вышел на защиту его. А ведь любой командующий, естественно, должен был проверить боевую подготовку флотилии хотя бы простейшим учением Трудно предположить, чтобы он не знал о губительном влиянии бездействия на боевую подготовку личного состава флотилии. Охрана побережья и конвоирование транспортов должны были осуществиться с максимальным использованием наших морских сил. Адмирал этого не делал и даже в такой плоскости, насколько мне известно, вопроса и не возбуждал. Правда, не хватало угля, падала воинская дисциплина, но команды кораблей, выполнявших операции, сохранялись лучше… Почему Кетлинский не сделал ни одного выхода в море? Это непонятно, непростительно и имело тягчайшие последствия».

Вообще-то Бжезинский в своих мемуарах так и не объяснил конкретно, в чем были тягчайшие последствия того, что Кетлинский не выходил в тот период в море ни на одном из кораблей. Но была ли в тот военная необходимость? Крупномасштабных боевых действий наши военно-морские силы в то время на Севере тогда не вели. Все ограничивалось лишь постановками минных заграждений и несением дозорной службы, причем эту боевую работу делали мелкие корабли — миноносцы и тральщики. Что касается «Чесмы» и «Аскольда», то они безвылазно стояли на якорях в Кольском заливе и на них непрерывно митинговали. Ну, а о том, сколько сложнейших и неотложных дел приходилось Кетлинскому решать в то время на берегу, мы уже говорили выше. Увы, если бы гланамур занимался только служебными вопросами, возможно, он и выкроил бы время выйти в море, чтобы проветрится неделю-другую в боевой обстановке, но за его спиной уже снова маячили призраки Тулона.

Дело в том, что к этому времени подали голос списанные еще в 1916 году с «Аскольда» матросы. Несмотря на все происходившие в стране грандиозные события, они, ни на минуту не забывали о тулонской трагедии и о гибели четверых сослуживцев, которые, в связи с последними революционными событиями сразу обрели ореол жертв офицерского произвола.

Сразу же после Февральской революции аскольдовцы отправили коллективное письмо Временному правительству, в котором требовали тщательного расследования тулонских событий и поиска истинных виновников смерти четырех матросов. Скорее всего, история с трагическими событиями в Тулоне не получила бы широкой огласки, если бы не одно «но». Этим «но» оказалась отсылка более сотни недисциплинированных матросов с «Аскольда» на Балтийский флот в 1916 году. Имея в глазах остальной матросской братвы ореол участников почти кругосветного плавания, ветеранов битвы при Дарданеллах, а также «вождей» выступлений на крейсере «Аскольд», списанные аскольдовцы были в серьезном авторитете. Немудрено, что в первые же дни Февральской революции все они оказались во главе антигосударственных и антиофицерских выступлений. Именно бывшие аскольдовцы и подняли вопрос о разбирательстве обстоятельств «неправедного суда» над их дружками. Прежде всего они требовали кары виновным в этом деле офицерам. Думается, поднимали бывшие аскольдовцы этот вопрос не только потому, что им было так сильно жалко расстрелянных, а потому, что «тулонское дело», происшедшее в далеком августе 1916 года, давало им возможность причислить себя к революционером с дореволюционным стажем, т.е. первыми, выступившими на борьбу с царизмом. А потому об этом следовало все время напоминать окружающим. Это давало серьезные политические дивиденды, возможность избираться в различные комитеты и делать хорошую «революционную карьеру».