Александр Широкорад - Черноморский флот в трех войнах и трех революциях

Шмидт на миноносце обошел большинство кораблей Черноморского флота. Можно представить, как был счастлив этот человек, которому пригрезился успех революции и свой личный триумф. Петр Петрович не замечал, что на кораблях ему кричали «ура» не команды, а отдельные матросы, и что после отхода «Свирепого» на несколько сот метров красные флаги на кораблях спускались. Парад Шмидта привлек на сторону «Очакова» лишь минный крейсер «Гридень».

В 14 ч 15 мин Чухнин предъявил восставшим ультиматум (расположение сил см. на схеме).

Первый выстрел сделала канонерская лодка «Tepeц», команда которой состояла из строевых квартирмейстеров [12] Квартирмейстер во флоте — нечто вроде сухопутных унтер-офицеров. Звание квартирмейстера упразднено в 1910 г. . Канонерка стояла у выхода из Южной бухты и открыла огонь по катеру с «Очакова», за которым шел под красным флагом минный заградитель «Буг». Стрельба, начатая в 15 ч 15 мин, продолжалась, по записям судового журнала «Tepцa», 15 минут. Катер был подбит, а «БУГ», видя невозможность прорыва и имея на борту 30 морских мин, отдал якорь вблизи «Терца» и открыл кингстоны.

Следует заметить, что при одном удачном попадании «Терца» и детонации мин погиб бы не только минзаг, но и сам «Терец», а также было бы разрушено несколько жилых кварталов на берегу Южной бухты.

Между тем у входа в Южную бухту появился миноносец «Свирепый». Он имел заряженные торпедные аппараты и мог легко торпедировать «Ростислав» или «Терец». Но матросы растерялись, а командовать ими было некому. В свою очередь, «Ростислав», «Терец» и крейсер «Память Меркурия» открыли огонь по «Свирепому» и вывели его из строя. Любопытно, что 31 декабря 1922 г. «Свирепый» будет переименован в «Лейтенант Шмидт».

В это время «Очаков» и «Пантелеймон» по-прежнему оставались на своих местах — крейсер на якоре против Артиллерийской бухты, а броненосец — на девиационной бочке, немного далее в глубь Большой бухты. Недалеко от «Очакова» стояли «Гридень» и миноносцы №№ 265, 268 и 270. Лейтенант Шмидт, да и простые матросы должны были сообразить, что рано или поздно дело дойдет до стрельбы. Пушки «Пантелеймона» были небоеспособны (офицеры вынули из замков ударники), а артиллерия «Очакова» и миноносцев слишком слаба против правительственных судов и береговых батарей. Единственным ответом на артогонь властей могла быть торпедная атака. Не следует забывать, что торпеды были не только на миноносцах. На «Очакове» имелось четыре торпедных аппарата, а на «Пантелеймоне» — пять. Страшнейшим оружием был и таран «Пантелеймона». К 1905 г. таран в морских сражениях стал анахронизмом, и в Англии от него уже отказались, но в Севастопольской бухте сложилась уникальная ситуация для успешного применения тарана. Наконец, «Пантелеймон» мог прикрыть своим корпусом миноносцы, которые подошли бы к бортам правительственных кораблей и в упор выпустили бы торпеды. Однако Шмидт бездействовал.

Среди историков давно идут споры, сколько сделал ответных выстрелов «Очаков». Судя по всему, не более шести. Но в любом случае в правительственные корабли не попало ни одного снаряда, хотя до «Ростислава» было всего около километра. В свою очередь, «Ростислав» выпустил по «Очакову» и «Свирепому» два 254-мм и шестнадцать 152-мм снарядов.

По «Очакову» стреляла и 11-дюймовая (280-мм) мортирная батарея с Северной стороны. По крайней мере один 11-дюймовый снаряд попал в крейсер. Кроме того, с берега почти в упор полевые батареи осыпали «Очаков» шрапнелью. Огонь по крейсеру велся около получаса. К 16 ч 30 мин «Очаков» превратился в огромный пылающий костер.

Стрельба правительственных войск и кораблей велась крайне бестолково, Поэтому снаряды попали в несколько судов, не участвовавших в восстании. Получили серьезные повреждения корпусов даже стоявшие на эллингах (на берегу) миноносцы № 256 и № 271.

Свидетель бойни знаменитый писатель А. И. Куприн писал: «Посредине бухты огромный костер, от которого слепнут глаза и вода кажется черной, как чернила. Три четверти гигантского крейсера — сплошное пламя. Остается целым только кусочек корабельного носа, и в него уперлись неподвижно лучами своих прожекторов «Ростислав», «Три Святителя», «Двенадцать Апостолов». Когда пламя пожара вспыхивает ярче, мы видим, как на бронированной башне крейсера, на круглом высоком балкончике, вдруг выделяются маленькие черные человеческие фигуры. До них полторы версты, но глаз видит их ясно.

Я должен говорить о себе. Мне приходилось в моей жизни видеть ужасные, потрясающие, отвратительные события. Некоторые из них я могу припомнить лишь с трудом. Но никогда, вероятно, до самой смерти не забуду я этой черной воды и этого громадного пылающего здания, этого последнего слова техники; осужденного вместе с сотнями человеческих жизней на смерть сумасбродной волей одного человека. Нет, пусть никто не подумает, что адмирал Чухнин рисуется здесь в кровавом свете этого пожара, как демонический образ. Он просто чувствовал себя безнаказанным…