Андрей Мартынов - По обе стороны правды. Власовское движение и отечественная коллаборация

Желаю Вам здоровья и успехов в борьбе против общего врага — большевизма.

Из письма Л.Ф. Красновой от 6 ноября 1947

… Случилось это ужасное 28 мая.

Петр Николаевич за несколько дней до этого подал в отставку и мы наняли маленький домик под Лиенцом. Приехав туда, П.Н. с тоской сказал: «Кончено! Ничего во мне не осталось…». Я ему сказала: «И совсем нет! Ты за это время видел и испытал так много, что у тебя новый громадный материал для романа». Он задумался и сказал: «Может быть…».

Я велела людям внести в его комнату чемодан с его вещами, письменными принадлежностями и портретами, и он все это по-своему разложил на столе и в столе, и, как будто бы, мысль его уже стала собирать нужный ему материал.

Духом он был так силен, что в самые тяжелые минуты жизни всегда находил достойный выход.

К ночи мы, с помощью людей, прибрали комнаты, и у нас оказалась маленькая, но очень уютная квартирка.

На другой день к нам приехали знакомые. Был чудный летний день, все было так красиво, природа так хороша. Решили, что запремся в этом уголке, П.Н. начнет писать что-нибудь очень большое и прекрасное, а я, наконец, успокоюсь от всех треволнений жизни, буду жить только для П.Н. и оберегать его покой.

На другой день утром приехал от Д<���оманова> адъютант с просьбой Д<���оманова> приехать на «конференцию» в Лиенц к часу дня.

П.Н. поворчал, что не дадут спокойно писать, но я чуяла, что грядет что-то большое, ужасное. Такая мучительная, беспредельная тоска налегла на сердце.

Нам доложили, что подан экипаж.

П.Н. меня обнял, перекрестил, взглянул мне в лицо и сказал: «Не надо грустить!».

Я улыбнулась, обняла его, перекрестила, проводила до экипажа. Когда он тронулся, П.Н. закричал мне: «Вернусь между 6–8 часами вечера». И не вернулся…

Это было в первый раз, что он, обещав, не приехал и не предупредил, что опоздает. За 45 лет в первый раз он не исполнил того, что обещал. Я поняла, что беда нагрянула…

В Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР

Военная Коллегия Верховного Суда СССР рассмотрела дело по обвинению арестованных агентов германской разведки, главарей вооруженных белогвардейских частей в период гражданской войны атамана Краснова П.Н., генерал-лейтенанта белой армии Шкуро А.Г., командира «Дикой дивизии» генерал-майора белой армии князя Султан-Гирей Клыч, генерал-майора белой армии Краснова С.Н. и генерал-майора белой армии Доманова Т.И., а также генерала германской армии, эсэсовца фон Паннвиц Хельмута, в том, что по заданию германской разведки они в период Отечественной войны вели посредством сформированных ими белогвардейских отрядов вооруженную борьбу против Советского Союза и проводили активную шпионско-диверсионную и террористическую деятельность против СССР.

Все обвиняемые признали себя виновными в предъявленных им обвинениях.

В соответствии с п. 1. Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года Военная Коллегия Верховного Суда СССР приговорила обвиняемых Краснова П.Н., Шкуро А.Г., Султан-Гирей, Краснова С.Н., Доманова Т.И. и фон Паннвиц к смертной казни через повешение.

Приговор приведен в исполнение.

В историографии отечественной коллаборации нет устоявшейся точки зрения на операцию «Апрельская погода» (Aprilwetter) 13–14 апреля 1945 г., в ходе которой части 1-й дивизии ВС КОНР атаковали 415-й батальон Красной армии с целью ликвидации предмостного укрепления Эрленгоф на Одере.

Отчасти это было обусловлено нежеланием самих власовцев распространяться о бое. Так, член КОНР, профессор Федор Богатырчук утверждал, что «вплоть до краха, ни одна из… дивизий так и не приняла участие в боевых операциях, если не считать весьма непонятного выступления одной из них на стороне чехов в Праге» {996} . А подполковник ВС КОНР Николай Ветлугин (Тензеров) вспоминал, что «ни одна часть РОА не была на фронтах и не вела боевых операций (специальные действия, предпринятые небольшими группами в 1945 году на Восточном фронте — на Одере — носили эпизодический характер)» {997} .

Отчасти, споры вокруг боя были обусловлены целым рядом мифологем, созданных власовцами. В мемуарной литературе и ряде исследований распространена точка зрения, будто операция изначально была обречена на провал.

Так гауптштурмфюрер СА Сергей Фрелих, отвечавший за безопасность главы КОНР генерал-лейтенанта Андрея Власова, вспоминал, что уже «подготовка к операции сопровождалась неблагоприятными предзнаменованиями». Командир 1-го полка 1-й дивизии ВС КОНР полковник Андрей Архипов не сомневался, что вести «наступление на этом участке было безумием», командир 2-го полка подполковник Вячеслав Артемьев утверждал, что «операция эта была бессмысленна и, казалось, что она была намеренно обречена немцами на неудачу», а рядовой разведывательного батальона Сигизмунд Дубов (Дичбалис) считал, что это было «самоубийственное задание» {998} .

Как следствие, британский историк Джеральд Рейтлингер писал о штурме, «напоминавшем самые неудачно спланированные сражения Первой мировой войны… пехота была послана на поврежденную линию колючей проволоки. Не имея у себя за спиной абсолютно никаких резервов, люди беспорядочно отступили» {999} .

Подобный взгляд на события является частью более широкой мифологемы, согласно которой отправка дивизии на фронт была преждевременной. В частности, редактор власовской газеты «Воля народа» Александр Казанцев (Като) называл требование ОКБ послать наличные части власовской армии на передовую, а не держать их в резерве до появления новых дивизий, «ударом в спину и Освободительной армии и движению в целом». Ведь «политически это было убийством… выступая против советских частей, они (власовцы. — A.M.) должны были выступать как защитники Берлина… Со стороны немцев это было открытой провокацией, — дискредитировать части Движения как прямых пособников Гитлера» {1000} . [205]

Рассматривая такую точку зрения, следует учитывать, что в контексте кризисного положения Германии в конце войны вполне естественным выглядит стремление ОКБ использовать немногочисленные резервы, в том числе и состоящие из коллаборантов [206]. Тем более, что наличие в составе 9-й армии «русской» дивизии рассматривалось немцами, как элемент психологической войны, при условии успешного проведения операции {1001} .