Александр Бобров - Брусиловский прорыв

— Ни в какой успех наступления не верю».

Самого Брусилова поездка по фронтам не в пример военному министру взбодрила — он пришел к выводу, что «солдаты хороши, а начальники испугались и растерялись». О том, какой именно эффект имели на этих «хороших» солдат речи Верховного главнокомандующего, говорит такой факт. Выступление Брусилова было восторженно принято полками 1-го Сибирского армейского корпуса. Однако после отъезда Верховного митинг продолжился. И ораторы, призывавшие не слушать «старого буржуя Брусилова» и крывшие его трехэтажным матом, имели не меньший успех, чем за полчаса до этого сам Брусилов!.. Точно такая же картина была и с Керенским: восторженные овации, «ура», клятвы умереть за Родину, а через час после отъезда оратора — категорическая резолюция «Не наступать»…

Белорусский историк, автор книги в серии ЖЗЛ «Герои Первой мировой» (2013) Вячеслав Яковенко единственным и безусловным героем тех дней, рыцарем без страха и упрёка рисует Лавра Корнилова. Очерк о нём идёт сразу после главы о Брусилове, и это логично: Корнилов и шёл по следам своего командира даже по служебной лестнице и по ступеням вхождения в историю России — 8-я армия, Юго-Западный фронт, Верховный главнокомандующий с претензией на главного диктатора. Разные сроки, обстоятельства, успехи, но преемственность налицо. Однако Бондаренко представляет постреволюционного Брусилова колеблющимся, заигрывающим то с Керенским, то с Советами, то с проверенными подчинёнными, то с красными, но держащим против них за пазухой камень, а Корнилов — скала, который пытался чуть ли не в одиночку спасти Россию: «Будь на месте “армии свободной России” Русская Императорская армия — и летнее наступление 1917-го вошло бы во все учебники военной истории как пример блестящей наступательной операции. Подавляющее (на иных участках — восьмикратное!) численное превосходство над уставшим, деморализованным противником, мощные ударные “кулаки” из артиллерии, в избытке снарядов и патронов (о “снарядном голоде” двухлетней давности не было и помину), во главе вооруженных сил страны — самый инициативный и “наступательный” русский военачальник… (пока ещё Брусилов. — А.Б.). Казалось бы, достаточно одного мощного удара по врагу, и победа достигнута. Но… никакая сила не заставит повести армию в бой, если она этого просто не хочет. Неудивительно, что летнее наступление провалилось на всех фронтах…

На Юго-Западном (главнокомандующий — генерал от инфантерии А.Е. Гутор, вскоре смененный генералом от инфантерии Корниловым) оно началось 18 июня. Успех обозначился сразу, но уже через два дня наступавшие войска замитинговали, развить наступление 8-й армии оказалось некому, а после германского контрудара «самая демократическая амия мира» просто побежала, и после падения 12 июля Тарнополя фронт превратился в хаос».

Любопытно, что председатель Временного правительства Александр Керенский твёрдо решил назначить Брусилова главнокомандующим именно во время поездки по Юго-Западному фронту, когда по дороге в Тарнополь они попали в страшную грозу и молнии высветили решение сменить М.В. Алексеева. Сам Керенский вспоминал потом: «Возвращаясь в закрытой машине из поездки по Юго-Западному фронту, мы с Брусиловым попали в небывало сильную грозу. Не знаю почему, но именно в тот момент, когда в окна машины барабанил дождь, а над головой сверкали молнии, мы ощутили какую-то взаимную близость. Разговор наш приобрёл неофициальный и непринуждённый характер, как водится у старых друзей». Сцена трогательная, но белорусский писатель убеждён, что Керенский выполнял задание Антанты по развалу российской армии, ослаблению и развалу страны, а потому поддерживал любые революционные губительные начинания, а более всего — большевиков и Ленина, которых усиленно вооружал и не трогал. Корниловский мятеж Бондаренко вообще описывает по сценарию, повторенному в августе 1991 года: одобрение введения военного положения, чрезвычайного положения и диктатуры в лице Национального совета спасения (или лично Корнилова), потом разворот на 180 градусов, обвинение в мятеже, арест и дальнейший развал. Но всё это будет чуть позже, а книга эта — о Брусиловском прорыве, который к революции 1917 года, увы, остался уже в прошлом…

В самом начале революции я твердо решил не отделяться от солдат и оставаться в армии, пока она будет существовать или же пока меня не сменят. Позднее я говорил всем, что считаю долгом каждого гражданина не бросать своего народа и жить с ним, чего бы это ни стоило.

Не бросать своего народа — в этом призыве судьба всякого солдата-патриота и поэта-гражданина. Лирик фронтового поколения и тонкий литературовед Сергей Наровчатов повторял: «Наше поколение не выдвинуло гениального поэта, но мы создали гениальное явление — фронтовую поэзию Великой Отечественной». Да, этому феномену — поэзии окопников, лирике младших лейтенантов, песням молодых ветеранов — посвящены тома исследований, библиотеки книг и диссертаций. Про Первую мировую, как ни называй её Отечественной — такого сказать нельзя. Даже война с Наполеоном 1812 года ярче и звучнее отозвалась в русской поэзии. Но всё-таки в книге про славные боевые страницы нельзя обойти тех чувств и раздумий, которые, как всегда было на Руси, ярче всего отразились в поэзии. Сам герой этой книги — генерал Брусилов был отличным педагогом и воспитателем не только потому, что долгое время возглавлял подготовку высших кавалерийских кадров, изучая и закаляя характеры подчинённых, но и благодаря тому, что как образованный и умнейший человек понимал, насколько важно уловить настроения в воюющей многонациональной армии, среди мирного разноплеменного населения, включая завоёванное, благодарное или злопамятное.

Особенно его, конечно, заботило моральное состояние войск и просто элементарное просвещение солдат. Недаром он возмущался никчемной работой царского агитпропа, как мы сегодня бы сказали: «Еще хуже была у нас подготовка умов народа к войне. Она была вполне отрицательная… Даже после объявления войны прибывшие из внутренних областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война свалилась им на голову — как будто бы ни с того ни с сего. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие сербы — не знал почти никто, что такое славяне — было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать — было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя.