Олег Смыслов - Власов как «монумент предательству»

И что бы ни говорили кураторы Власова, а потом и историки об этом пред почтении* ясно одно: в целях немецкой пропаганды фигура Власова была наиболее приемлемой и целесообразной.

Во-первых, он имел высокую должность как военнопленный генерал Красной Армии, самое высокое воинское звание в плену — генерал-лейтенант. Таких у немцев в лагерях были единицы.

Во-вторых, внешний вид: рост, заметная худощавая фигура. Народные корни и духовное образование.

В-третьих, умение говорить и говорить много, философствуя. Знание народа, народной жизни. Умение преподнести себя, умение поторговаться. Некая независимость.

На всё это и было обращено внимание немецких хозяев. По их единодушному мнению, глава Русского освободительного движения должен быть именно таким {316} 316 Там же. .

Как пишет Е. Андреева, «другим посетителем Власова в Винницком лагере был лейтенант Дюрксен из Отдела пропаганды верховного командования вермахта. Его начальник капитан Николаус фон Гроте также активно разыскивал антисталински настроенного советского генерала, который подписывал бы пропагандные листовки для разбрасывания над расположениями частей Красной Армии с целью интенсифицировать дезертирство красноармейцев» {317} 317 Андреева Е. Генерал Власов и Русское освободительное движение. М., 1993. .

И снова возвращаясь к письмам Власова своим жёнам, нельзя не отметить, что до плена Андрей Андреевич был весьма доволен своим положением, своей карьерой, своим питанием, обмундированием, встречами с вождём. Словом, всё у него было прекрасно. Была у него и молодая походно-полевая жена, которая родила ему сына. Его показывали в кинохронике, о нём писали газеты. И вдруг такой удачливый и счастливый человек оказывается в плену… Вся прошлая жизнь переворачивается с ног на голову, все планы и надежды рушатся в момент. В одно мгновение советский генерал-лейтенант лишается привычного положения, комфорта, благ и прелестей жизни командующего. Психологически не каждый человек способен в стрессовой ситуации справиться с таким потрясением. Не каждый способен выдержать такое резкое падение с Олимпа власти из князи в грязи. Не выдержал его и Власов. Более того, именно на этом сыграли немецкие офицеры, работавшие с ним. В частности Штрик-Штрикфельдту удалось подобрать ключик к советскому генералу в том плане, что он ему смог весьма очень просто объяснить его предательство. И это оказалось немаловажно для обиженного и амбициозного выходца из русской глубинки.

Например, всё тот комиссар Кернес более подробно о планах гитлеровцев в отношении советских военнопленных узнал именно от бывшего командующего 2-й ударной армии, «которого немцы усердно обрабатывали, проча в командующие Русской национальной армии. Встретились они так, словно давно были знакомы друг с другом:

— Как же, как же, наслышаны о ваших мытарствах, — говорил, пожимая руку Кернесу, бывший советский генерал. — Поведайте-ка нам о себе.

Слушал он, как бы это точнее сказать, со вкусом. Когда речь зашла об отношении Кернеса к коллективизации, часто вставлял:

— Помилуй Бог, как хорошо!..

В течение месяца, что Кернес провёл в Винницком лагере, они встречались с Власовым почти каждый день, чаще всего в отдельной комнате, где квартировал последний, расписывая столь любимую «пульку». Был он одет обычно в гимнастёрку защитного цвета, синие брюки, на ногах — большие болотные сапоги. Карты всегда располагают к общению, и день за днём Иосиф Яковлевич довольно подробно знакомился не только с биографией бывшего командарма-2, но и с планами будущего командующего РОА, предполагаемого главы будущего нового Российского государства. Во всяком случае, на реальную возможность подобной перспективы генерал намекал не единожды.

Несмотря на существенную разницу в воинских званиях (по советской военной номенклатуре), в их положении было немало общего. И тот, и другой являлись военнопленными. Оба с самого начала стремились добиться расположения немецкого командования демонстрацией лояльности к Германии и заверениями о своей готовности сотрудничать в деле строительства новой России без большевиков, за что им сохранили жизнь и позволили даже иметь определённую свободу. Правда, если Власов определился со своей будущей ролью, то для Кернеса перспективы оставались весьма туманными, что, впрочем, не мешало им проводить время в обществе друг друга, без соблюдения субординации, не подчёркивая разницы в положении:

— Я ведь сын простого деревенского мужика, — рассказывал Власов. — Учился на гроши, всего добился сам. В Красной Армии с самого её рождения, дослужился до генерал-лейтенанта. Но и после этого, друг мой, поддерживал контакты со своими земляками до самой войны, часто бывал на родине, в Нижегородской губернии, кому чем мог — помогал.

В отличие от Кернеса, который проявлял осторожность и лишнего не болтал, Власову постоянно хотелось выговориться. Он много рассказывал о себе, о своей советнической деятельности в Китае, о службе в Киевском Особом военном округе, говорил о контузии, полученной в бою. Наверное, это покажется странным для читателя, привыкшего представлять себе генерала Власова эдаким эталонным монстром предательства, но в откровениях Кернеса о нём, в материалах допросов самых разных людей вполне отчётливо прослеживаются нотки уважительности к этому незаурядному человеку, сочувствия к изломанной судьбе.

Изменник, отщепенец, ничтожество. Несомненно, есть в таких презрительных словах вполне определённая доля истины, однако, как неоднократно приходилось убеждаться, образ человека, нарисованный одной краской, никогда не соответствует оригиналу.

Судя по документам, имеющимся в делах, Власов в Винницком лагере никак не хотел признавать себя побеждённым:

Воспоминания

— Имейте в виду, — убеждал он Кернеса, отложив карты в сторону, — Вторая ударная армия фактически была отдана нашей Ставкой немцам на растерзание. Мы оказались в окружении, однако бойцы и командиры продолжали геройски сопротивляться превосходящим силам противника. Потеряли убитыми и ранеными две трети личного состава. Кончились снаряды, патроны. И лишь тогда было принято решение уничтожить технику, чтобы она не досталась немцам.

— Примерно в такую же ситуацию, Андрей Андреевич, на Северном Донце попала и наша дивизия, — вставил Кернес. — Если бы не контузия, я живым в плен бы не сдался.

— Во время отступления, в большинстве своём беспорядочного и неуправляемого, — продолжал свой рассказ Власов, глядя куда-то вдаль мимо собеседника, — штаб армии был отрезан от своих частей. Тем не менее я вместе со штабом пытался пробиться к своим, ждал и надеялся, что за нами пришлют самолёт. Не пробился и не дождался, тем не менее до последней минуты я оставался со своими бойцами и командирами. С горсткой голодных и измученных красноармейцев мне целый месяц удавалось скрываться в лесах и болотах. Я получил контузию, был ранен в ногу, но уверен, нам всё равно удалось бы добраться до своих. Нас выдал немцам один продажный холуй, в доме которого мы остановились передохнуть» {318} 318 Заика Л., Бобренёв В. Жертвы и палачи. М., 2011. .