Марк Ферро - Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история

Его выступление по радио полностью провалилось.

«Чем больше вы говорите, тем больше голосов теряете», — сказал ему лечащий врач. Черчилль поносил лейбористов, «установивших своего рода гестапо», тогда как он четыре года правил вместе с ними. «Неужто я был так плох?» — вопрошал премьер-министр. А в Англии уже шептались, что этот старый вояка, этот бульдог просто не сможет быть мирным человеком. Говорили, что он, безусловно, не в состоянии провести реформы, если только не реализует план Бевериджа по учреждению социального государства {411} 411 Charmley J. Churchill, the End of Glory. P. 638. . «Мне нечего больше сказать, нечего передать в качестве послания», — заметил еще раз премьер-министр. В Андае, куда он отправился отдохнуть на недельку, ему аплодировали прохожие. «В любом уголке мира, в любом его конце меня будут бурно приветствовать», — сказал он тогда с грустью. Мысль о предстоящих перевыборах отравляла ему жизнь.

25 июля Уинстон Черчилль сказал своему доктору: «У меня был кошмар… Я видел во сне, что жизнь для меня кончилась. Я видел, очень четко, мой собственный труп, лежащий на столе в пустой комнате, прикрытый белым саваном. Я узнал свои торчащие голые ноги… Наверное, это конец».

26 числа Черчилль узнал о поражении его партии, получившей всего 213 мест против 393, доставшихся лейбористам. А сам он был унижен даже в своем избирательном округе, где из щепетильности лейбористы и либералы не выставили против него ни одного кандидата. Черчилль завоевал 28 тысяч голосов, тогда как никому неизвестный независимый кандидат собрал целых 10 тысяч…

«Но почему тогда меня приветствуют? С какой стати?» — спрашивал Черчилль у тех, кто его поздравлял… со слезами на глазах. Говорил ли он о неблагодарности? Нет, он заключил только, что «народ слишком много страдал».

Во Франции события после 8 мая приняли характер «странной победы». Там, конечно, праздновали, но не было ничего общего с опьянением периода Освобождения. Открытие лагерей смерти летом 1944 г. — весной 1945 г. обнаружило неописуемое. Отныне стало известно, что большая часть тех, кого ждали назад, не вернется никогда. А уцелевшие выглядели живыми трупами на фоне бодрых и здоровых военнопленных, с которыми враг обращался совсем неплохо. «Не противопоставляйте их», — говорит надпись к карикатуре в журнале «Борьба» (Combat), которым руководил тогда Альбер Камю. Контраст, тем не менее, мрачно напоминал о недавней трагической эпохе.

Еще одна несправедливость: война, продолжившаяся после Освобождения, стала делом рук одних военных. Только и говорили, что о де Латре, Леклерке, Кёниге. Еще в 1944 г. штатские из внутреннего Сопротивления были сильно раздосадованы тем, что во время торжественных церемоний их ставят в самый хвост кортежа. Внутреннее Сопротивление оказалось пасынком победы. В 1945 г. в тени празднеств и возвращения пленных из Германии в обществе сохранялось нечто от французской гражданской войны.

Разумеется, в этот час отождествление внутреннего Сопротивления с коммунистической угрозой могло показаться законной мерой предосторожности со стороны де Голля и его людей. Хотя Сталин считал, что французские коммунисты должны участвовать в правительстве, де Голль относился к этому прохладно. Главным для него было погасить слабые «революционные» попытки и побудить народ к восстановлению страны. Разве на Корсике после освобождения острова не захватило власть ультрарадикальное меньшинство?

«Вы же не думаете в самом деле, что меня признают эти комитеты по беспорядку!» — доверительно сказал он год спустя своему адъютанту, лейтенанту Ги. Дело выглядело так, словно «Сражающаяся Франция» противостояла Сопротивлению… Де Голль углубил диагноз: «В 1944 г. Франция, эта старая буржуазная дама, приветствовала Сопротивление, несмотря на свой ужас перед переворотами, лишь потому, что спутала его с концом войны. Она до сих пор, через год после Освобождения, не заметила, что война закончилась только что».

Кроме того, внутренняя чистка, происходившая, пока пленные возвращались из Германии и шли празднества, организованные во Франции после Освобождения, в чем-то продолжала времена оккупации. «Эпоха палачей, — писал Альбер Камю в «Борьбе», — пробудила гнев жертв. Когда палачи исчезли, французы остались со своей ненавистью, не растраченной до конца. Они смотрят друг на друга с остатками ярости».

Эти обстоятельства способствовали перемене в отношении к де Голлю в стране. Героя, которого при Освобождении приветствовали абсолютно все, менее чем через год стали подозревать в том, что он не воздает должное несчастьям своей страны: каждый отмечал Освобождение так, словно поучал другого. На горе Валериан и в Шатобриане коммунисты, называвшие себя «партией 80 тысяч расстрелянных», чествовали своих погибших, как если бы те были единственными. На Валериане все фракции Сопротивления смешались в кучу, но 1 и 11 ноября именно правительство де Голля записало в свой актив павших в «тридцатилетней войне». У каждого — свои церемонии, и так вплоть до 8 мая, когда победу отпраздновали одновременно с днем памяти Жанны д'Арк… А о чьей, собственно, победе шла речь? Французской армии в Германии? Де Голля? Советского Союза и его сторонников-коммунистов? Или союзных держав?

Странная победа, которую отметили кое-как и о которой у современников не осталось практически никаких воспоминаний…

Что касается самого де Голля, то он сохранил горькое воспоминание о своей поездке в Москву (см. выше раздел «Унижения генерала де Голля»); объективный союзник, на которого он опирался во время войны в противовес Рузвельту, — СССР — оказался крайне неприятным, даже угрожающим…

С тех пор де Голль наблюдал, как огромная махина компартий потихоньку прибирает к рукам страны Восточной Европы. Даже во Франции партия Мориса Тореза нажила политические дивиденды на недовольстве общества всяческими лишениями. Общества, которое хоть и не принимало, конечно, охотного участия в действиях внутреннего Сопротивления, но чаще всего его защищало и всегда оставалось глубоко враждебным к оккупантам.

Вновь оживляя подозрение, под которое де Голль попал в самом начале своей политической карьеры в 1940–1941 гг., коммунисты, поддерживаемые частью левого крыла, обвиняли его в диктаторских амбициях. Он отверг обвинение «с железным презрением». А политический мир упивался чеканной формулировкой Пьера Эрве, ответившего де Голлю в «Юманите»: «Железное презрение, кожаные штаны, деревянная сабля».

Вскоре де Голль уйдет от власти (в январе 1946 г.). Его прогноз о советско-коммунистической угрозе совпадал с прогнозом окружения нового американского президента Гарри Трумэна, более осмотрительного, чем Рузвельт, в отношении будущих рисков {412} 412 Hamby A. L. Man of the People: A Life of Harry S. Truman. Oxford, 1995. P. 293–312. .