Евгений Лукин - На палачах крови нет

«Имею честь покорнейше просить Вась, Т-щъ Комиссаръ, о принятии меня на службу въ Домь предварительного заключения вь качестве надзирателя или библиотекаря как специалиста своего дела».

Взяли. И не только его: Матрена Нилова, дочь Никиты Ниловича, тоже в надзирательницы подалась. О том, что отцы когда-то служили здесь, не сказали никому. Эта утайка потом им аукнулась.

Арестанты на Шпалерную пошли косяком: в кафе на углу Невского и Николаевской улицы накрыли офицеров — собирались на Дон к Каледину. В доме № 46 по Литейному проспекту, где помещался «Союз трудовой интеллигенции», арестовали десятка три чиновников — задумывали, говорят, учинить всероссийский саботаж. Со спекулянтами, громилами и хулиганами поступали проще — расстреливали на месте (декрет СНК от 21.02.1918 г.).

Попадали в Чрезвычайку и шпионы. Как-то чекисты взяли под стражу врача Надежду Петровскую (Вбльфсон). Теперь она была «подругой» английского разведчика Поля Дюкса: работала на британскую «Интеллидженс сервис» под агентурной кличкой «Мисс». Вербовала офицеров в заговорщицкую организацию «Национальный центр». Одна беседа оказалась неудачной: офицер сначала согласился, а потом передумал и пошел на Гороховую, в Чека. Сидела «Мисс» недолго: в камере вспомнила о своей революционной молодости и потребовала от бывшего жениха: «прошу телеграммой подтвердить тот факт, что я 22 года тому назад Вас посещала в тюрьме как Ваша невеста». Через недельку ласковый ответ получила: «я припоминаю, что посещения были, — прошу извинить, что забыл фамилию». И подпись: «Искренно уважающий Вас В. Ульянов (Ленин)». А на стол следователю Юдину грозная записка легла: «какие у Вас данные против Петровской?» (Ленинский сборник, XXXV, с. 68). С перепугу освободили «Мисс». Однако от трибунала она не ушла: через полгода вновь попалась…

Правда, Александр Поликарпов об этом почти ничего не знал: работа у него была скучноватой, а жизнь — серой. Одна радость: в 1920-м они с Матреной Ниловой поженились. А вскоре и Никита Нилович из смоленского захолустья пожаловал. Намекнул зятю, что не прочь вернуться к старому ремеслу. Устроил и его в ДПЗ. Стали они жить вместе.

Тесть оказался человеком неуживчивым, сварливым, да и Советскую власть хаял как мог. Шантажировал зятя: иди, купи водку, а не то расскажу про твои «делишки». Приходилось уступать. К тому же служил Александр Романович добросовестно: особых замечаний не имел. Лишь однажды чуть не вылетел из Чека. А произошло вот что.

Апрельской ночью 1923 года помощник коменданта ДПЗ Поликарпов устроил в тюрьме пасхальные торжества. Вывел из камер арестованных, вручил им свечки. Кто-то закричал: «Христос воскрес!» А в ответ хором: «Воистину воскрес!» Зажгли они свечки и пошли по ночному тюремному коридору, распевая: «смертью смерть попра-а-ав». Свобода вероисповедания, бляха-муха!

За этот крестный ход крепко досталось Поликарпову: теперь, говорили ему, не царская тюрьма, а революционная — нечего врагов народа ублажать. Александр Романович, верно, укорял себя: наслушался россказней Нилыча про старые порядки. Хорошо хоть уголовное дело замяли.

А тестя все же пришлось уволить — от греха подальше. Никита Нилович обиделся: так с родней не поступают! Еле-еле уговорил его зять взять метлу: стать дворником в доме № 34.

Этот дом на улице Воинова примечательный: испокон веку тюрьме принадлежал — одни надзиратели здесь и жили. Друг про дружку все знали. Конечно, завидовали, кляузничали: кто кем был да кто кем стал.

В 1933-м, уже после смерти Никиты Ниловича, назначили Поликарпова комендантом Ленинградского ГПУ. Соседи тогда ему все косточки перемыли: судачили, что свою Матрену стал Матильдой величать, а та больно зазналась: ни с кем словом не перемолвится, и чуть не каждый день в обновке — видать, ворует муженек из арестантской кладовой.

В конце концов пришла на коменданта анонимка — кто-то из своих же, из сослуживцев настрочил: «Поликарпов давольно скрытный и хитрый человек. К начальству подхалим, а к подчиненным шкура и бюрокрад. Он скрывает от партии и органов, что женат на дочери жандарма».

А за ней — другой донос, что «отец Поликарпова продолжительное время служил надзирателем», а сам Александр Романович «вырос в стенах бывшего Петербургского дома предварительного заключения». В общем, вскрылась утайка. По тем временам это попахивало крупной неприятностью.

Но верили новому коменданту, который о себе писал: «С детства влачил я самое жалкое существование: в голоде, холоде, вечно в нужде, в жестокой эксплоатации у купца, только Октябрьская революция дала мне возможность встать на ноги, с момента революции я активно дрался за Советскую власть, за Генеральную линию партии, честно и преданно работал в органах ВЧК-ОГПУ-НКВД, никогда не считался с личным благополучием, в результате чего здоровье очень подорвано». Это ведь тоже была правда. Посему и не говорили ничего Поликарпову о доносах, „Пока.

К тому же выполнял Александр Романович задания государственной важности — командовал расстрелами. Получал от начальника УНКВД соответствующее предписание: решением Тройки или суда такой-то приговорен к высшей мере наказания. Арестованного выводили из камеры и расстреливали в подвале. Затем комендант оформлял акт о том, что приговор приведен в исполнение. Акт подшивался к уголовному делу.

Если приговоренный к смерти делал заявление или подавал записки, Поликарпов сообщал о них руководству в специальных сводках. Эти спецсводки должны были храниться в личной папке начальника управления, но, как выяснилось позднее, палачи не любили оставлять следов: в 1938 году после самоубийства Михаила Иосифовича Литвина в папке был обнаружен лишь один такой документ — записка чекиста Дукиса, написанная кровью. Литвин, видимо, не успел ее уничтожить.

Иногда на расстрелах присутствовало и само начальство. Однажды — это было в декабре 1936 года — в Ленинград приехал Генеральный прокурор СССР Вышинский. Вместе с Заковским они подписали смертный приговор на 55 человек — участников некой «шпионской организации». Затем спустились в подвал, где на их глазах было совершено массовое убийство. Вышинский и Заковский торжественно поставили подписи под документом… Интересно, куда они поехали потом? В резиденцию? На дачу? В театр? О чем говорили? Вспоминали ли убитых по их воле людей?

Неведомо, о чем думал и Поликарпов. Думал, верно, о том, что не его это дело — судить да рядить, его дело — исполнять: враги народа очень мешают делу мирного социалистического строительства. А он расправляется с ними по законам революционной справедливости. Если не он, то другой железный боец на тайном фронте борьбы с империалистическим охвостьем выполнит долг — скомандует «пли!».