Алексей Кривопалов - Фельдмаршал И.Ф. Паскевич и русская стратегия в 1848-1856 гг.

Наибольшей известностью до сих пор пользуется монография академика Е.В. Тарле [40] Тарле Е. В. Крымская война: в 2 т. М.; Я., 1941–1944. . И хотя в данной работе дипломатический аспект описываемых событий оставлял в тени стратегическую составляющую внешней политики, его рассуждения о противоречивой роли князя Паскевича представляют определенный интерес. Тарле указывал на то, что Паскевич накануне и в начале войны склонялся к проявлению гораздо большей осмотрительности, чем Николай I.

Автор объяснял это тем, что, в отличие от императора, князь Варшавский отдавал себе отчет в истинных, то есть весьма ограниченных, возможностях русской армии. Поэтому «не только за себя, но и за всю николаевскую Россию он боялся, когда настаивал на осторожности, и не только помрачения личного своего престижа он ждал от возможной неудачи на войне» [41] Тарле Е. В. Крымская война: в 2 т. М., 2003. Т. 1. С. 249. .

Тарле достаточно четко уловил тот факт, что на самом деле в 1853–1854 гг. речь шла не о боязни фельдмаршала за свой престиж, а о сложных и слабо предсказуемых изменениях внешнеполитической ситуации, и что в подобном контексте осторожность Паскевича являлась скорее следствием более глубокого понимания стратегического положения сторон.

Последней на данный момент обобщающей работой, посвященной России в Крымской войне, является монография американского историка Дж. Ш. Кёртисса [42] Curtiss J.S. Russia's Crimean War. Durham, N. C, 1979. . Ее отличает гораздо более глубокое, чем в отечественной историографии, знакомство с англо-франко-австрийскими источниками и литературой. Автор нарисовал намного более сложную картину Восточного кризиса в 1853 г. и колебаний австрийского правительства в 1854–1855 гг., чем, соответственно, Е. В. Тарле и А. Н. Петров. Однако, что касается оценок действий Паскевича, Кёртисс, с одной стороны, указывал на то, что фельдмаршал «возглавлял список бездарностей в николаевской армии» [43] Ibid. P.333. , с другой – подчеркивал, что в ходе кампании 1854 г. «взгляд фельдмаршала на ситуацию был отчасти правильным» [44] Ibid. P.247. . Подобное противоречие объясняется тем, что работа Кёртисса испытывала очевидную нехватку нового материала о действиях русской армии. По сути, Кёртиссом были использованы лишь хорошо известные еще с конца XIX в. публикации материалов в «Русской Старине», «Русском Архиве», «Военном Сборнике» и биографии Паскевича, написанной князем Щербатовым. Скорее всего, именно по этой причине автору не удалось более четко определить свое отношение к роли князя Варшавского в Восточной войне.

В исследованиях по истории дипломатии событиям Восточного кризиса 1850-х гг. и Крымской войны уделялось значительное внимание, но особенностью такого рода литературы являлось изображение внешней политики России лишь как результата деятельности Министерства иностранных дел [45]. На их фоне значительным шагом вперед выглядят работы профессора В. В. Дегоева [46]. Опора на недавно введенные в научный оборот источники [47]и глубокое знание англо-американской литературы позволили ему существенно дополнить монографию Кёртисса, создав целостное описание процесса неконтролируемого перерастания Восточного кризиса в Крымскую войну. Важным достижением отечественной историографии являлось также внимательное отношение Дегоева к проблеме исторической инерции Священного союза, которая во многом оказалась спасительной для России в обстановке международной изоляции. Желание австрийского правительства ограничить влияние России на Балканах на фоне политических амбиций Берлина и Парижа так и не смогло затмить фундаментальную потребность Габсбургов в сохранении мира с восточным соседом. Однако изучение стратегических проблем и анализ влияния военного планирования на внешнюю политику не входили в задачи автора.

В числе современных работ по истории военного строительства следует упомянуть неопубликованную диссертацию А. В. Кухарука [48]. Объектом исследования в ней выступает Большая Действующая армия – ключевой инструмент военной политики Николая I в 1831–1853 гг. Используя материалы фондов Военно-исторического архива (РГВИА), автор последовательно раскрыл механизм развертывания вооруженных сил в ходе Восточного кризиса 1833 г., опасного обострения противоречий с Францией в 1839 г. и революции 1848–1849 гг., а также рассмотрел участие Действующей армии в Венгерском походе и Крымской войне. Кухарук уделил внимание князю Варшавскому и пришел к ряду интересных выводов. С его точки зрения, специфические условия Крымского театра военных действий и осадной войны под Севастополем не позволяли русским войскам в полной мере проявить свои боевые возможности по ведению маневренной войны в поле, на которую была ориентирована их организация. Он также отмечал, что группировка русских сил, за исключением сравнительно короткого периода весной – летом 1855 г., отвечала целям сдерживания Австрии, то есть именно той задаче, которая имела первостепенную важность в обстановке навязанного России затяжного противостояния на измор. Однако специфика исследовательской работы заключалась в том, что предметом изучения выступала не роль князя Варшавского в стратегическом планировании, а эволюция структур Большой Действующей армии и практика их использования в конфликтах 1830-1850-х гг. Кухарук утверждал, что Россия проиграла Крымскую войну постольку, поскольку она просто не могла ее выиграть. В одиночку сокрушить западноевропейскую коалицию было не под силу даже сильнейшей армии Европы.

К похожему выводу о том, что в Восточной войне русская армия «добилась даже большего результата, чем от нее можно было ожидать», пришел в своем исследовании американский историк Ф. Кэган [49]. В первую очередь он изучал реформу институтов высшего военного управления николаевской России, предпринятую в 1830-1840-х гг. В центре его внимания находилось Военное министерство и фигура военного министра А. И. Чернышёва. Паскевич, который не имел прямого отношения к реформам министерства в 1830-е гг., на страницах этой монографии упоминался лишь отрывочно. Важной чертой работы Кэгана является его стремление показать, что проигрыш Россией Крымской войны не являлся следствием военного поражения, а был обусловлен изначальной безнадежностью ее стратегического положения. Ни техническая отсталость, ни слабость военной администрации не имели на этом фоне принципиального значения. Исход борьбы был предрешен прочной дипломатической изоляцией России и географической разобщенностью потенциальных театров военных действий. Ставшая легендарной неэффективность николаевской военной бюрократии при ближайшем рассмотрении также оказывается, по его мнению, очень сильно преувеличенной. Не зря в заключении своей работы он указывал, что «развертывание армии в 2 500 000 чел. может считаться одним из наиболее впечатляющих достижений русского оружия в XIX в.» [50]