Игорь Атаманенко - Шпионами не рождаются

Называть фамилии, имена и клички объектов, явки, пароли, время встреч и прочее…

А вокруг меня соседи, которые неотступно за мной следят вот уже на протяжении многих лет.

Они же у меня под дверью круглосуточно, как сторожевые псы, лежат, чтобы услышать, о чем и с кем это Раневская там по телефону говорит!..

И что? Я, вместо того чтобы принести свою помощь на алтарь органов госбезопасности, предаю вас! Я пробалтываюсь, потому что громко говорю во сне… Нет-нет, я просто кричу обо всем, что у меня в голове…

Я говорю вам о своих недостатках заранее и честно… Ведь между нами, коллегами, не должно быть недомолвок, как вы считаете? Вы поймите меня правильно. Я хочу, чтобы наше с вами будущее сотрудничество развивалось на принципах взаимного доверия и искренности, или я ошибаюсь? Если я ошибаюсь — поправьте меня, уберегите меня от совершения в будущем роковой ошибки! Но что делать, если мои родители, будь они прокляты, передали мне такой порок — громко разговаривать во сне? Я уже обращалась к врачам, к светилам медицины — все пустое, ничего поделать не могут… Никакие снотворные и транквилизаторы не помогают… Может быть, у вас, товарищ Коршман, извините, товарищ Коршунов… имеются какие-то спецпрепараты, чтобы не выбалтывать секреты во сне?..

Страстный и сценически искренний монолог Раневской произвел на Коршунова неизгладимое впечатление, с явки он ушел подавленный и напрочь разбитый железными аргументами кандидатки на вербовку.

Доложив о состоявшейся вербовочной беседе Грибанову, он в заключение доклада сказал:

«Она согласна работать на нас, я это нутром чувствую, Олег Михайлович! Но… Есть объективные сложности, выражающиеся в особенностях ее ночной физиологии. Надо что-то делать… Да и потом… Как-то несолидно получается… Негоже все-таки нашей прославленной народной артистке занимать комнату в коммунальной квартире… Полагаю, что ради того, чтобы привлечь Раневскую к секретному сотрудничеству и эффективно ее использовать в наших интересах, надо бы ей выделить отдельную квартиру… У меня — все!»

«Что ж, подумаем», — ответил неопределенно Грибанов, но через месяц Раневская праздновала новоселье в высотке на Котельнической набережной…

И тогда Коршунов вновь пошел на приступ, стал названивать в Театр Моссовета, где работала Раневская, чтобы, значит, встретиться с нею и формально узаконить состоявшуюся вербовку отбором подписки о добровольном сотрудничестве, неразглашении и т. д. Ну, в общем, сделать все, как положено…

Однако каждый раз выяснялось, что Фаина Георгиевна пока не может с ним встретиться либо по причине своей занятости, либо по состоянию здоровья: то она готовится к премьере, то у нее сплин, то насморк.

Когда же, наконец, в телефонной трубке он услышал ее воркующий голос, очень доверительно сообщивший ему, как коллеге и товарищу по борьбе, что у нее начались какие-то «критические дни» и поэтому она просит вновь перенести свидание, он рассвирепел и в сердцах бросил ей, что послезавтра приедет к ней домой, в новую отдельную квартиру для окончательного расчета…

Не знал молодой капитан с начальным школьным образованием, с кем столкнула его судьба и какой прожженной бестией оказалась обхаживаемая им «кандидат на вербовку»…

На следующий день после разговора Коршунова с Раневской, рано утром, в приемной КГБ при Совете Министров СССР появился какой-то мужчина с испитой рожей и неопределенного возраста — от пятнадцати до восьмидесяти пяти лет — и попросил принять от него заявление. Настаивал, чтобы оно было обязательно зарегистрировано, потому как дело чрезвычайной государственной важности…

Заявление через час уже лежало на столе у Грибанова, потому что именно ему и было адресовано…

Не буду, Олег Юрьевич, напрягать память и цитировать этот пасквиль, скажу лишь одно: это было коллективное заявление жильцов высотки на Котельнической набережной, где уже месяц проживала Раневская…

В своем коллективном обращении квартиросъемщики (всего десять подписей), проживавшие над квартирой Раневской, дружно уведомляли органы госбезопасности, что прямо под ними проживает некая дама, артистка (фамилия Раневской в заявлении не указывалась), которая ночи напролет громко разговаривает сама с собой о происках империалистических разведок и о том, что она с ними, с этими ненавистными разведками, сделает, какую кузькину мать она им покажет, как только ее примут в органы госбезопасности внештатным сотрудником…

Через час Грибанов вызвал к себе Коршунова, отдал заявление, ограничившись коротким замечанием: «На Фаине поставь крест, ищи кого-нибудь другого… Молчащего во сне! Все! Свободен!»

По прошествии некоторого времени нам от агентуры, окружавшей Раневскую в Театре имени Моссовета, конечно, стали известны подробности создания пресловутого «коллективного заявления».

Артистка за две бутылки водки соблазнила на эту акцию сантехника из жэка, того самого заявителя с испитым лицом.

Но… поезд уже ушел, и квартира осталась за Раневской!

Фаина Георгиевна, приглашая коллег (среди них было немало агентов КГБ, которые по ней и работали, что для нее секретом не являлось) на чашку чая в свою новую квартиру на Котельнической набережной, еще долго вспоминала свое общение с Коршуновым и, как бы оправдывая свой дьявольски изощренный трюк с «коллективным заявлением», любила повторять:

«Девочки, вы должны меня понять. Я отказала ГэБэ лишь по одной причине. Дать много органам госбезопасности я не могу, а мало мне не позволяет совесть, — проклятое воспитание!»

В субботу Костя, обложившись накопившимися за неделю неразрезанными газетами и журналами, устроился в кресле у телефона и стал ждать.

Ближе к полудню раздался звонок.

«Костя! — сказал незнакомый мужской голос с легким американским акцентом. — Я привез вам привет от вашей сестры Мальвины. Что, если нам прогуляться на Патриарших прудах? Я буду ждать вас у памятника дедушке Крылову в 17 часов…

Ваша внешность мне известена, а меня вы легко узнаете по длинной незажженной сигаре в правой руке. Таких в Москве не продают, поэтому ошибка исключена… До встречи!»

— Насколько мне известно, вы — не новичок в вопросах конспирации и добывании конфиденциальной информации. — Незнакомец сразу взял быка за рога. — Поэтому я остановлюсь на главном. Мы всегда очень высоко ценили вашу помощь в предоставлении интересующих нас сведений, и надеюсь, вы не были ущемлены в вопросе материальной компенсации, не так ли?

Заметив легкую скептическую улыбку собеседника, иностранец быстро спросил: