Дэвид Хоффман - Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе

В резидентуре Гилшер прочел послание. Толкачев настаивал на том, что таблетка для суицида становится для него “все более необходимой”. Он писал Гилшеру, что чувствует себя все более уязвимым из-за “непредвиденных обстоятельств”, среди которых может быть даже утечка в Соединенных Штатах. Он объяснял, что всякий раз, получая документ из первого отдела, он расписывается за него. И это сохраняется в деле на случай, если КГБ когда-нибудь этим заинтересуется. Толкачев писал:

Число документов, полученных мной, сильно превышает мои служебные потребности. К примеру, я никогда не смогу объяснить, зачем мне понадобилась техническая документация к АВМ РЛС РП-23, Н-003, Н-006, Н-005… Еще это трудно объяснить, потому что наша лаборатория перестала курировать РЛС РП-23, Н-003, Н-006 в сентябре 1978 года и она никогда не занималась выпуском документации для РЛС Н-005 или для ее серийного внедрения. Перечисленные соображения побуждают меня уже в третий раз обратиться к вам с просьбой немедленно передать мне средства самоуничтожения {146} 146 Резидентура — штаб-квартире, 29 декабря 1979, 290943Z. .

За кодами и числами в записке Толкачева скрывался поразительный разведывательный улов. Он предоставил Соединенным Штатам чертежи нескольких современнейших радаров, которые в тот момент разрабатывались и устанавливались на советских перехватчиках и истребителях. В декабре министерство обороны в меморандуме для ЦРУ сообщило, что благодаря бесценным документам Толкачева ВВС полностью пересмотрели свое отношение к обошедшейся в 70 миллионов долларов системе электроники для одного из новейших истребителей США {147} 147 ROYDEN, Tolkachev, p. 18. Оценка в 70 миллионов долларов приводится в телеграмме резидентуры штаб-квартире, 20 марта 1980, 200825Z. .

Но Гилшер видел, что надвигается более серьезная опасность. Запросы Толкачева на огромное количество документов оставляли след, по которому его могли вычислить и обвинить в предательстве. Его расписки на разрешениях могли погубить всю операцию. К тому же удобный метод копирования документов дома в обед оказался под угрозой из-за новых ограничений — требований сдавать пропуск.

Два с половиной года Гас Хэтэуэй упорно боролся за жизнь московской резидентуры. Он противился Тернеру и наложенному им вето. Он настаивал, что Толкачев действует искренне. Он привез Гилшера в Москву. Он физически стоял на страже и не допустил внутрь “гостей” из КГБ во время пожара в посольстве. Он страдал из-за потери Огородника и Кулака, хотя и понимал, что потеря агента — постоянный риск в борьбе с КГБ. В конце концов Хэтэуэй добился возобновления разведывательных операций в московской резидентуре. Даже с учетом разного рода неудач, ЦРУ прошло долгий путь после паралича 1960-х, когда в Москве не было ни одного сколько-нибудь значимого агента.

Хэтэуэй готовился к окончанию своей миссии и к возвращению в штаб-квартиру, где он должен был возглавить “советский” отдел. Но последние его недели в Москве были тревожными. В конце декабря 1979 года Советский Союз вторгся в Афганистан, и начался новый период напряженности в отношениях СССР и Запада. Десятилетие разрядки закончилось. Сенат положил под сукно ратификацию договора ОСВ-2, в Европе началась новая гонка вооружений, и Соединенные Штаты пригрозили бойкотом предстоящих Олимпийских игр в Москве {148} 148 В этой новой гонке вооружений крылатые ракеты с ядерными зарядами выдвинулись на первый план. После того как в конце 1970-х Советский Союз ввел в эксплуатацию ракетные комплексы РСД-10, нацеленные на Западную Европу, НАТО ответило “двояким подходом”: с одной стороны, добиваясь переговоров, с другой — размещая новые типы вооружения, в том числе ракеты “Першинг-2” и 484 крылатые ракеты. .

Для московской резидентуры советское вторжение в Афганистан стало проблемой. 9 января 1980 года Хэтэуэй предупредил штаб-квартиру, что КГБ наверняка усилит уличное наблюдение. Добившись таких успехов в работе с Толкачевым, Хэтэуэй не намерен был его терять. Он клятвенно уверял, что усилит меры безопасности в “ухудшающейся политической ситуации”. Он писал, что резидентура будет вести электронный мониторинг “всех известных и возможных частот, на которых ведут переговоры группы наблюдения” в те дни, когда планируются встречи с Толкачевым. Они также будут уделять особое внимание наблюдению за активностью вокруг посольства и следить за окнами квартиры Толкачева на предмет чего-то необычного {149} 149 Резидентура — штаб-квартире, 9 января 1980, 0 91410Z. .

Рассказ Толкачева Гилшеру и его письмо в конце декабря — о новых мерах безопасности в его институте, предупреждение о его уязвимости из-за расписок за полученные документы, его “уловка”, позволившая добыть новые секреты, — все это тревожило штаб-квартиру. “Жутко”, — отмечалось в одной телеграмме из главного управления {150} 150 Штаб-квартира — резидентуре, 16 января 1980, 160052Z. .

ЦРУ боялось, что новые меры безопасности, не позволяющие Толкачеву забирать документы домой для фотографирования, могут подтолкнуть его к еще большему риску — например, тайно пронести крохотную камеру Tropel на работу. Хэтэуэй и Гилшер понимали, что Толкачев и так уже игнорирует их призывы к осторожности. Им нужно было предпринять что-то, что укрепило бы его доверие и их влияние на него. 8 января они отправили в штаб-квартиру телеграмму, в которой настаивали, что пора выдать Толкачеву L -таблетку, которую он так давно требует. Они надеялись, это убедит Толкачева в том, что ЦРУ внимательно относится к его нуждам.

Просьба Толкачева выдать ему таблетку основана на “разумных доводах и логичных умозаключениях”, писали они в штаб-квартиру. Толкачев действительно чувствует свою уязвимость, добавляли они. Его безопасность находится под угрозой из-за его склонности перевыполнять план, выносить документы без оправданного прикрытия и уходить с ними домой. Гилшер и Хэтэуэй сообщали, что “Сфера” “не прислушивается к нашим просьбам действовать медленно и рвется вперед, следуя своему желанию передать максимальный объем материалов в кратчайшее время”. Их не удивляет его готовность лишить себя жизни во имя дела, писали они. “Он, по-видимому, действует в соответствии с тем образцом поведения, который навязывается российским гражданам с детства, то есть что почетно, достойно и мужественно принести высшую жертву ради родины. Нет ничего аморального в том, чтобы принять мужественное и отважное решение покончить с жизнью, борясь за правое дело. Дело “Сферы” — причинить советским властям наибольший ущерб, на какой он только способен”. Гилшер и Хэтэуэй вспоминали, что Толкачев “спокойно и рассудительно” заверял их, что “обладает самоконтролем и силой воли”, достаточными, чтобы удержаться от использования L -таблетки до самого последнего момента. Они напоминали штаб-квартире, что если Толкачева раскроют, ему непременно грозят допросы в КГБ, суд и казнь. “Мы должны заново обдумать его запрос” насчет суицидальной пилюли, писали они {151} 151 Резидентура — штаб-квартире, 8 января 1980, 081240Z. .