Александр Суворов - Военная наука – наука побеждать (сборник)

Мой друг Иван Григорьевич тоже слаб, тошно мне было, как его было не стало, он меня покрепче. Реляция тихо поспевает; не оставьте, батюшка, по ней будущих рекомендованных, а грешников простите. Я иногда забываюсь. Присылаю Вашей Светлости двенадцатое знамя.

Нижайший Ваш, Милостивого Государя, слуга

Александр Суворов

[1 февраля 1788, Кинбурн]

Высокопревосходительный брат!

Желаю Вас потешить некоторым кратким описанием нашей здешней прошлой Кинбурнской баталии. Накануне Покрова с полден неверные с их флота бомбардировали нас жесточае прежнего, до темноты ночи. С рассвета, на праздник, за полдни несказанно того жесточае били солдат, рвали палатки и разбивали стены и жилье. Я не отвечал ни одним выстрелом, мы были спокойно в литургии: дал я им выгружаться без малейшего препятства. Они сильно обрылись. После полден варвары сделали умовение и отправляли их молитву пред нашими очами. Часа три пополудни они шли, от замка в версте, на слабое его место от Черного моря. Очаковская хоронга [32] Гарнизон. и передовые под закрытым тамо берегом приступили уже шагов до 200. Тогда дан сигнал баталии! С лежащих на косу полигонов, залпом из всех пушек, пехота выступила быстро из ворот, казаки – из-за крепости. Басурман сильно поразили штыками и копьями, кололи их до их ложементов [33] Стрелковый окоп. . Тут они наихрабро сразились. При жестокой пальбе нам надлежало их брать один за другим и идти чрез рвы, валы и рогатки, чем далее, тем теснее. Неверные их с великою храбростию защищали. Отличный Орловский полк весьма оредел. Вторая линия вступила в бой сквозь первую линию. Уже мои осилили половину ложементов – и ослабли. Пальба с обеих сторон была смешана с холодным ружьем. Я велел ударить двум легкоконным эскадронам: турки бросились на саблях, оные сломили и нас всех опрокинули, отобрали от нас свои ложементы назад. Я остался в передних рядах. Лошадь моя уведена; я начал уставать; два варвара на збойных [34] Пойманных. лошадях – прямо на меня. Сколоты казаками; ни единого человека при себе не имел; мушкетер Ярославского полку, Новиков, возле меня теряет свою голову, я ему вскричал; он пропорол турчина штыком, его товарища – застрелил, бросился один на тридцать человек. Все побежали, и наши исправились, вступили и паки в бой. Мы побежали на них и одержали несколько ложементов; но в сих двух сражениях лучший штаб-офицер убит; кроме подполковника Маркова, прочие все переранены; Г[енерал]-М[айор] Рек ранен. С их флота они стреляли на нас из пятисот пушек бомбами, ядрами и каркасами, а особливо картечами пробивали наши крылья насквозь, полувыстрелом: пехота наша уже выстрелила все ящики. Их пули были больше двойные. Такою возле меня прострелена шея Манееву, из моих штабных. Я получил картечу в бок, потерял дух и был от смерти [на] полногтя. Головы наши летали. Пехота отступила в крепость; мы потеряли пушки; они их, при моих глазах, отвозили. Бог мне дал крепость, я не сомневался, при одной пушке на толпу ударил казак Турченков [и] его товарищ Рекунов – в дротики. Я вскричал; их передних казаки заворотили. Солнце было низко; из замка прибыло ко мне 400 наихрабрейшей пехоты; вдоль лимана приспевшая легкоконная бригада вломилась в их средину; пехота справа, казаки слева, от Черного моря, – сжали варваров. Смерть летала над главами поганых!

Больше версты побоище было тесно и длинно; мы их сперли к водам. Они как тигры бросались на нас и наших коней, на саблях, и многих переранили. Отчаяние их продолжалось близ часу. Уже басурман знатная часть была в воде; мы передовых ко оной стеснили. Им оставалось места меньше 1/ 2версты; опять они в рубку, и то было их последнее стремление. Прострелена моя рука. Я истекаю кровью. Есаул Кутейников мне перевязал рану своим галстуком с шеи; я омыл на месте руку в Черном море. Эстакад их в воде нашему войску показался городком. Осталось нашим только достреливать варваров вконец. Едва мы не все наши пули расстреляли; картузов осталось только три. Близ полуночи я кончил истребление. Вы спросите меня, почтенный Герой! чего ради я их всех не докончил? – Судите мою усталь, мои раны. Остерегался я, чтоб в обморок не впасть. Божиею милостию довольным быть надлежало. Не было у меня товарищей; возвратился я в замок. Прибыл Генерал-Майор Исленьев с пятью эс[кадронами] драгун. В руке рана суха; я держал узду правою рукою. Имел большой голод, как кому бывает перед смертию, и помалу к еде потерял позыв. Беспамятство наступило, и, хотя был на ногах, оно продолжалось больше месяца: реляции не мог полной написать и поныне многое не помню. Нашего общего благодетеля, Князь Григорья Александровича, скоро увидел я здесь живо с радостными слезами… Вы спросите меня о нашем уроне? – Правда, сперва с легко ранеными был он к тысяче; ныне осталось к излечению человек 30. Сколько увечных, избитых и умерших от ран? – Всего, милостию Божиею, только около 250, в том числе майоры Булгаков и Вилимсон, один офицер. Кавалерами: подполковник Марков, полковник Орлов, подполковник Исаев; из капитанов в секунд-майоры и кавалеры: ротмистр Шуханов [и] Калантаев; 6-й крест оставлен лейтенанту Ломбарду, что в полону, – ежели жив.

«Полк – подвижная крепость, дружно, плечом к плечу, и зубом не возьмешь »

В пехоту и конницу и казакам по 6 медалей – как Кагульские – храбрейшим, коих избирали в корпусах все между собою, но притом Высочайшие Георгия ленты. Князь Григорий Александрович пожаловал мужественнейшим по 5 рублей, вторым – по 2 р[убля], драгунам, кои, за сильным маршем, поспели при конце сражения, – по 1 рублю: сверх того, свыше: рядовым по 1, унтер-офицерам – по 2. Отличившимся произвождение было чрезвычайное; Г[енерал]-М[айору] Реку из 4-го в 3-й класс и 4000 денег.

20 декабря 1787 года, Кинбурн

Любезная Наташа!

Ты меня порадовала письмом от 9 ноября; больше порадуешь, как на тебя наденут белое платье; и того больше, как будем жить вместе. Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку Софью Ивановну; или она тебе выдерет уши, да посадит за сухарик с водицею. Желаю тебе благополучно препроводить Святки; Христос Спаситель тебя соблюди новой и многие годы! Я твоего прежнего письма не читал за недосугом; отослал к сестре Анне Васильевне. У нас были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцевали, в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили: насилу часов чрез восемь отпустили с театру в камеру. Я теперь только что возвратился; выездил близ пятисот верст верхом в шесть дней и не ночью. Как же весело на Черном море, на лимане! Везде поют лебеди, утки, кулики; по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерлядки, осетры: пропасть! Прости, мой друг Наташа; я чаю, ты знаешь, что мне моя матушка Государыня пожаловала Андреевскую ленту «За веру и верность». Целую тебя, Божие благословение с тобою.