Дмитрий Винтер - Опричнина. От Ивана Грозного до Путина

На территории Руси и кипчакской степи возникло единое образование – русско-кипчакское полицентрическое государство, и теперь кипчаки приходили на Русь только как союзники тех или иных русских князей в борьбе с другими князьями, равно как русские князья ходили походами в Степь исключительно как союзники одних ханов против других [298]. В период с 1116 по 1236 г. имело место всего пять походов русских князей на половцев и пять обратных случаев (т. е. едва ли больше, чем столкновений между самими русскими князьями или половецкими ханами), причем не исключено, что и эти походы были частью междоусобиц – например, кипчаки пошли на одного князя или, наоборот, русичи на одного хана по просьбе другого; зато зафиксировано целых 16 случаев участия половцев в междукняжеских войнах на Руси (надо думать, имело место и сопоставимое количество обратных вмешательств. – Д. В. ) [299].

Здесь надо отвлечься и несколько слов сказать о евразийстве. Зародившаяся в 1920-х гг. в среде русских эмигрантов и развитая в конце XX в. Л. Н. Гумилевым теория (и выросшая из нее идеология) «евразийства» являлась весьма антизападной, антилиберальной и тоталитарной. Так, «евразиец № 1» Н. С. Трубецкой говорил о «евразийской партии» как о «государственно-идеологическом союзе, не делящемся властью с другими партиями и даже не допускающем существования других партий» [300]. Евразиец Л. П. Карсавин выступал и против разделения властей – опять же подобно большевикам, которых он за это хвалил; говоря об идеологической монополии, он добавлял, что «кто против единой идеологии, тот против сильного государства, поскольку у многопартийного государства не может быть единого идеологического пути, так как его путь – путь компромиссов, и потому эволюция демократии – тирания или бессилие; дальше он, правда, «уточнял», что многопартийная демократия плоха не «вообще», а для России, где «истинная многопартийность невозможна: не она (единая идеология. – Д. В. ) уничтожает партии, а невозможность партий вызывает ее к жизни» [301]. Эта точка зрения, в свою очередь, привела Карсавина к повторению гнусного мифа о принципиальном вреде свободы и полезности несвободы для нашей страны, с разбора которого я начал свою книгу: «Эта страна может существовать только в условиях сильной и жесткой власти» [302]. Правда, не все евразийцы были согласны с государственной монополией, по крайней мере в вопросах экономики – так, П. Н. Савицкий писал, что «там, где требуется только сохранение, нужен хозяин-общество, там же, где необходимо творчество и развитие – хозяин-личность» [303].

Однако и противники евразийства не желали видеть в нем ничего, кроме пропаганды нового Чингисхана и «свирепой диктатуры со сгибанием всех инакомыслящих в бараний рог» [304]. Не желали они видеть, что были и есть и другие евразийцы, которые утверждали и утверждают, что признание евразийской сущности России не противоречит ее интеграции в Европу и восприятию европейских ценностей. Например, этой точки зрения придерживался П. М. Бицилли [305]. Ф. А. Степун, будучи евразийцем, полагал, что Россия-Евразия – скорее Европа, поскольку «православие не настолько отличается от католичества, чтобы оторвать их друг от друга» [306]. Г. П. Флоровский говорил, что Россия все же ближе к неправославной Европе, чем к совсем не христианской Азии [307]. Г. В. Вернадский, будучи евразийцем в геополитической и культурной областях, по политическим симпатиям был ближе к кадетам [308]и, признавая, что «монгольское иго способствовало отрыву России от Европы», добавлял: «Большой вопрос, насколько глубок был этот отрыв». [309]Имеются сторонники подобной точки зрения и среди нынешних евразийцев – например, Р. Я. Евзеров [310].

При этом в евразийстве есть положение, которое я считаю абсолютно правильным. Имеется в виду представление о России как об органическом единстве некоторых народов России, а именно восточных славян и населения Великой Степи.

И сами евразийцы, и их критики не желали видеть того, что, подобно тому, как Русь и выросшая из нее Россия, как мы убедились, не всегда были самодержавны, так и в евразийской Степи не всегда царила ханская деспотия, до эпохи Чингизидов там имела место степная демократия.

Если говорить об объединении тех восточнославянских и тюркских народов, которые составляют основу Евразии сейчас (помимо России, в Евразийское пространство входят, по моему мнению, Украина без Галичины, Белоруссия, Казахстан и Киргизстан) [311], то практически все эти народы объединило Русско-Кипчакское полицентрическое государство Владимира Мономаха [312].

Во второй половине 2008 г. проводился конкурс «Имя Россия». Так вот, подлинное «Имя Россия» – это Владимир Мономах, собственно, и создавший Российское Евразийское государство, как мы его понимаем, в форме славянско-степного единства. Все прочие правители страны от Александра Невского до нынешних создавали, хорошо или плохо, свои государственные конструкции на том фундаменте, который заложил Мономах.

При этом держава Мономаха была не только не имперской, но и для своего времени демократической: русские княжества и половецкие (кипчакские) ханства сосуществовали в ней на равных, в Степи царила степная демократия, на Руси – вечевая. Это неимперское и для своего времени демократическое евразийское государство просуществовало с 1110-х по 1230-е гг. и было уничтожено Батыевым нашествием.

Могут спросить: и почему же такое замечательное государство не устояло перед нашествием Батыя? Ответ очень прост: во второй половине XII в. единое государство, созданное Мономахом, переживало период раздробленности. В частности, в Северо-Восточной Руси, в междуречье Оки и Волги, появился новый центр силы – ядро будущей Великороссии. В этом тоже нет ничего необычного, феодальная раздробленность в те века поразила всю Европу от Англии и Испании до Руси (и составлявшей с нею единое полицентрическое государство Кипчакской Степи).

С преодолением этапа раздробленности государство Мономаха вполне могло организоваться как централизованное, на европейских началах. В самом деле, что могло этому помешать? Разный национальный состав? Или религиозный – с учетом того, что лишь часть кипчаков приняла православие (об этом мы еще поговорим), тогда как другие – католичество (у венгерских границ), несторианство или остались язычниками? Но ведь европейские государства с разным национальным и/или религиозным составом оказались вполне устойчивыми – например, Швейцария, Бельгия или Нидерланды, где при национальной однородности отсутствует религиозная, поскольку католики, кальвинисты и атеисты составляют примерно по трети населения. Короче говоря, есть основания думать, что такому же развитию событий в России-Евразии помешало Батыево нашествие.