Дмитрий Винтер - Опричнина. От Ивана Грозного до Путина

А вот что пишет, например, Ю. Крижанич про Османскую империю XVII в.: «Турки не обращают никакого внимания на родовитость (поскольку наследного боярства там нет), но говорят, что они смотрят на искусство, ум и храбрость… Так одним махом из самых низших становятся наивысшими, а из наивысших – наинизшими». На самом деле, однако, «такое дело лишает людей всякой храбрости и порождает ничтожество и отчаяние. Ибо никто не бывает уверен в своем положении, богатстве и безопасности для жизни» [319].

Отметим, что нечто подобное столетием раньше Крижанича писал и Иван Пересветов, выступая, как мы уже видели, против принудительной военной службы и считая, что только вольная служба делает войско боеспособным: «В котором царстве люди порабощены, и в том царстве люди не храбры против недруга: они бо есть порабощены и тот срама не боится, а чести себе не добывает, а рече тако: «Хоть и богатырь или не богатырь, а если холоп государев, иного имени не прибудет». Кстати, родом Пересветов был из земель Великого княжества Литовского [320], по некоторым сведениям, потомком героя Куликовской битвы Александра Пересвета (тот был родом из Брянска, в 1380 г. принадлежавшего Литве). А его правоту еще подтвердят последние годы Ливонской войны.

На Востоке сформировались деспотические государства, не гарантировавшие общество и личность от произвола. Однако и сама власть не была гарантирована. В системе, которая не гарантировала никому ничего стабильного, деспота заботила не столько безопасность государства, сколько его собственная, и поэтому он отдавал предпочтение людям, его охранявшим, становясь марионеткой в их руках [321].

Вот что пишет об этом тот же Ю. Крижанич: «У французов и испанцев (и у всей Европы. – Д. В. ) бояре имеют пристойные, по роду преходящие привилегии. И потому там ни простой народ, ни воинство не чинят королям никакого бесчестия. А у турок, где никаких привилегий благородным людям, король зависит от глуподерзия простых пеших стрельцов. Ибо что захочет янычар, то должен делать король» [322].

Таким образом, на Западе аристократия, борясь с монаршей властью за свои права, сама того не желая, расчищала дорогу демократии. Наличие определенных (пусть и неравных) прав у разных сословий должно было рано или поздно поставить перед «простыми людьми» вопрос: если мы все произошли от Адама и Евы, то почему мы не равны в правах? «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто тогда был дворянином?» – этот средневековый афоризм (приписываемый английскому священнику XIV в. Джону Боллу) со временем трансформировался в положение Декларации прав человека и гражданина 1789 г.: «Все люди рождаются свободными и равными в правах».

На Востоке никто не боролся за свои права и никому дорогу не расчищал. Равенство на Востоке было всегда, но – равенство в бесправии. Исключением тут была Индия – там с глубокой древности имело место кастовое деление, а также Япония, феодальная система которой была близка европейской. Как ни несправедливо с современной точки зрения деление на социальные страты просто по праву рождения, вне зависимости от личных данных, но все же, видимо, на пути к демократии и равноправию необходимо пройти через деление на сословия и через неравенство в правах. Случайно ли именно в Индии и Японии относительно легко прижился «посев» парламентской демократии, сделанный соответственно британцами и американцами? А вот там, где в условиях восточного деспотизма внедрялось равенство, демократия приживается куда труднее.

Уяснив все это, вернемся снова в Россию-Евразию. У степных кочевников в древнетюркские времена (I тыс. н. э.) имело место неравенство в правах (наследственная родовая знать и простолюдины, «чернь») [323]. При Чингизидах (XIII в.) фактически было установлено восточное «равенство в бесправии». В целях уничтожения старой степной знати после завоевания кипчакских степей Чингисханом было проведено расформирование («раскашивание») старых тюркских (в первую очередь кипчакских) племен и включение их в состав новых, пришедших с завоевателями (найман, кирей, кунграт и т. д.). Целью этого процесса было уничтожение старой знати [324]; собственно, это делалось и на Западе, и в доопричной Руси, но – во-первых, старая знать «уничтожалась» только политически, отнюдь не физически, а во-вторых, и это главное, там этот процесс проводился в пользу третьего сословия. Здесь – нет. И в этом разница. Собственно, деятельность Ивана Грозного для Руси имела примерно такое же значение, как деятельность Чингисхана и его ближайших преемников для степной составляющей Евразии.

А дальше произошло то, что должно было произойти: уничтожение старой, имеющей «по роду преходящие привилегии» знати, помимо всего прочего, скоро сделало золотоордынских ханов, говоря словами Ю. Крижанича, зависимыми «от глуподерзия простых… стрельцов», правда, не пеших, а преимущественно конных. Пиком этой зависимости стало то, что творилось в годы «Великой замятии» в Орде в 1350—1370-х гг., когда ханы свергались чуть ли не ежегодно. А потом власть была узурпирована темником Мамаем, правившим от имени подставных ханов, которых он менял как перчатки. Однако по мере распада империи Чингизидов степное общество постепенно возвращалось к традиционной древнетюркской социальной системе: так, киргизы уже в XVI в. вновь воспроизвели ее [325]. Казахи, как мы увидим чуть ниже, – тоже. Кстати, есть основания думать, что Мамай хотел именно остановить процесс возврата к традиционной степной демократии и снова превратить Орду в военную деспотию полуторавековой давности. И на некоторое время это ему удалось… [326]Об этом мы еще поговорим, а пока спросим: не то же ли самое делал на Руси Иван Грозный?

Поговорим мы и о намерении Ивана Грозного бежать в Англию в 1567 г. и позднее. Пока же отметим, как он это намерение объяснял: «Верное предвидение нами чрезвычайного и опасного положения государей и того, что они наравне с нижайшими подвержены переворотам» [327]. Что же, систему, в которой царь оказался «зависим от глуподерзия простых пеших стрельцов», он создал сам… За что боролся, на то и напоролся!

Итак, как мы видели, процесс уничтожения традиционной евразийской свободы оказался обратимым. Обратимым настолько, что, например, Ч. Валиханов пишет: казахская судебная система (суд биев) середины XIX в. имела ряд чисто европейских черт: практически неограниченную адвокатуру, процедуру обжалования и т. д.

По К. Виттфогелю, на Востоке политическая мысль в принципе не ищет путей политической, социальной и т. д. модернизации общества и не идет дальше того, чтобы устранить (как правило – физически) «плохого» падишаха или богдыхана, заменив его «хорошим». Этот автор писал: «Критики гидравлического общества (так он именовал государства восточного типа. – Д. В. ) жаловались лишь на злоупотребления отдельных чиновников или на специфические акции правительства… Но критики правительства ставили себе… целью лишь оздоровление тотальной власти, принципиальную желательность которой они не оспаривали» [328].