Артем Драбкин - Мы дрались на бомбардировщиках. Три бестселлера одним томом

Мы, летчики, записываем в небольшую планшеточку только этапы полетов, расстояние, курс, скорость и время полета туда и обратно. Записываем карандашом на бумаге, пропитанной лаком, чтобы можно было стереть. Время вылета нам или дают заранее, или мы по погоде смотрим. На проработке задания нам обязательно дают время бомбометания, высоту бомбометания, курс захода на цель и курс отхода от цели. Все это с учетом того, что и другие самолеты полетят бомбить. Или дают общее время, но с точностью в одну минуту. Например, экипаж Иванова – 23.47, Петрова – 23.48 и так далее. А время полка – 23.40–23.50. Система ПВО над целью и по маршруту. Также дают районы действия наших партизан, и начальник разведки полка докладывал обстановку. Тогда радиотехнической связи не было, и, чтобы дать сигнал «Я свой самолет», в дневное время покачивали, скажем, левым крылом, а завтра, чтобы сообщить, что ты свой, надо было сделать покачивание вправо два раза и пустить зеленую ракету (или красную) и т. д.

Потом мы шли на ужин, брали с собой термос, бутерброды. На время полета медики давали нам или драже, или маленькую шоколадку. И ночью можешь лететь спокойно – по дороге не заснешь. (Но я однажды час за штурвалом проспал. Глаза закрыл – было двенадцать часов ночи, открыл – час ночи. А самолет летел с автопилотом, темно, тихо. Да, на Пе-8 автопилот, автогоризонт – все было.)

На самолете был бортрадист, но не было связи со стартом. Только ракета или фарой поморгаешь. А фарой моргнул, тебя немецкий самолет тут же подожжет. Если приходит аварийный самолет – мотор отказал или еще что-нибудь случилось, – пускает красную ракету, чтобы ему дали посадку вне очереди. Зажигают прожектор, он садится.

Самолет ко времени вылета был подготовлен, заправлен кислородом, бомбы подвешены.

Мы после ужина едем на аэродром. У нас был автобус для летного состава. И еще до аэродрома нас провожали две собаки – Дутик и Пушок. Всех летчиков, штурманов и техников они знали, а посторонних облаивали и кусали даже.

Переодевались мы в самолетах. Летное меховое обмундирование висело на вешалках в самолете. На них же вешали военное. На земле, например, 25 градусов. Пока взлетаешь, вспотеешь, как мышь.

На взлете рукой четыре монетки взял и не равномерно газ даешь, а так, чтобы мизинец вперед, иначе самолет развернется влево, когда скорость набираешь, тогда правым моторам мощность прибавляешь. Главное, на взлете набрать высоту по калибру бомбы. Если аварийная ситуация или если бросать бомбы на пассив, они, конечно, взорвутся, хотя и полетят вместе с чекой. Поэтому если везешь «пятисотки», то надо набрать пятьсот метров высоты, если тонную бомбу, надо набрать тысячу метров, двухтонную бомбу – набрать 2000, пятитонную – 5000 и так далее. И только после этого можно лететь спокойно. Вот так потихонечку набираешь высоту до семи-восьми тысяч метров, а там минус пятьдесят, значит, и в самолете примерно столько же, и еще с «фонаря» поддувает на левую руку. Поэтому надевали краги (чуть не до плеча) и кислородную маску. Кислород поступал постоянно, и за время полета вырастала здоровая ледяная «борода». На американских самолетах стояла блинкерная система. Там кислород поступал тогда, когда ты вдыхаешь. Некоторые ставили в унты электрические стельки – 6–8 часов при минус 50, естественно, ноги мерзнут. Правда, бывало, они загорались. Для того чтобы справить нужду, стояло ведро. Все, что в нем было, – замерзало.

Уставали за вылет сильно. Тяжело, конечно, 7–8 часов при температуре минус 40 или минус 50 управлять самолетом. И нервное, и физическое напряжение. Из личного оружия у нас был пистолет ТТ. И еще был НЗ-паек: в фанерной коробочке было 4 плитки шоколада, 100 граммов печенья, 100 граммов сахара, таблетки для хлорирования воды. Все это было запломбировано в брезентовом чехольчике и надевалось на ремень рядом с пистолетом. Была даже такая команда: «Сегодня построение с пайками НЗ».

Когда мы прилетали с задания, первым делом обменивались впечатлениями: как было над целью, хорошо или плохо, кого сбили. Потом нас на автобусе отвозят в штаб. Там мы пишем донесения. Штурман пишет донесение. Радист по своей линии. Вторым летчикам там делать особенно нечего. Идем в столовую. Аккордеон играет. Пиво бывало. Сдвигаем столы экипажем: и офицеры, и сержанты. У больших командиров была «барокамера» – отдельный кабинет. Достаем спирт, а положенную водку в бутылках даем очередному. Сегодня одному, в следующий раз другому. А сами спирт пьем. Потому что водку можно брать с собой к девушкам на танцы. Кроме того, на полет, если он длится более шести часов, нам по линии продовольственной службы, кроме обычного бортпайка, давали 100-граммовую плитку шоколада. У каждого в загашнике всегда были шоколад и водка. У меня был такой кругленький чемоданчик, там всегда была пара бутылок водки и несколько плиток шоколада. Я ребятам говорю: «Если кому нужно, бери сегодня шоколад, водку, но завтра чтобы восстановить». Как в армию пришел, стали давать табачное довольствие – все курят, и я тоже закурил. Летному составу на день давали пачку папирос: или «Казбек», или «Северная Пальмира». Техсоставу давали на день пачку «Беломорканала». В месяц 30 пачек.

Официантки в столовой спрашивают: «Ну, как вы Марию Александровну возили?» Мария Александровна, заведующая столовой, у нас страдала «зеркальной болезнью». Это когда нижнюю часть тела только в зеркало можно увидеть. И вот кто-то на пятитонной бомбе написал мелом – «Мария Александровна».

Поддали спиртику, хорошо закусили и пошли спать по своим местам. До обеда нас никто не тревожит. А после обеда проработка боевого задания, опять в штаб полка.

Можно было летать каждую ночь? Можно. Нужно было летать чаще. Самое плохое, когда давали отбой полетам уже после того, как мы подготовились и сидели в самолете, ждали вылета. Лучше лететь, чем давать отбой или сидеть в казарме, ждать, будет полет или нет. Но мы ничего, всегда были бодрые, веселые, боевые, пили, в карты играли – в преферанс, буру, «петушка». Зимой 44-го базировались уже в Балбасово и почти не летали. Обычно после ужина в столовой за длинным столом в помещении, с левой стороны, мы расписываем пульку. Четыре человека. У нас коптилка стоит. Электрического света, конечно, не было. Мы с этой коптилкой, а рядом играют в шахматы. Стол стоял на козлах. Мы играем в преферанс, вдруг стук, грохот, проигравший человек ползет под этим столом. Надо было пролезть в эти козлы вдоль. Там было невозможно пролезть. Грохот, стук, он извивается как змея. Это был цирк. Так мы до утра играли в преферанс. Шли на завтрак. После завтрака до обеда спали. А потом с обеда до ужина. После ужина опять расписываем пульку или в клуб идем – там всякая была самодеятельность. За самогонкой ходили – все, что было, все выпили. Мы же не летаем, значит, водку нам не дают.