Артем Драбкин - Мы дрались на бомбардировщиках. Три бестселлера одним томом

– А зенитки в портах? Они-то стреляют с земли, не с палубы.

– Да тоже боялись не сильно. Со стороны моря зайдем, бомбы сбросим и снова «в море» уйдем. Пребывание в зоне зенитного огня минимальное. Мы сами города, где жилые районы, не бомбили (зачем оно нам?), бомбили только порты.

Правда, один раз меня зенитки едва не сбили. У «пешки» на руль высоты идет не трос, а тяга. Такая дюралевая труба. Так во время боя осколок зенитного снаряда наискосок прорубил эту трубу, но не полностью, а где-то на полдиаметра. Когда на аэродроме эту тягу сняли, то посмотрели мы с комэска и сошлись во мнении, что мне крупно повезло. Этот неповрежденный участок легко руками сломать было можно. Это было единственный раз за всю войну, когда меня зенитки серьезно повредили, а обычно одна, две, три пробоины – не больше.

– Приходилось Вам садиться «на брюхо»?

– Я «на брюхо» садился только один раз. На свой аэродром. Мне меняли стойки шасси, механик недосмотрел, не полностью закрутил муфту трубопровода гидросистемы. Сделал пару оборотов, да так и оставил, что-то его отвлекло. Перед посадкой я стал выпускать шасси, стойки чуть стронулись, да так и остались, – шланг оборвался, вырвало его из муфты, жидкость утекла. Сел «на брюхо». Восстановили мне самолет быстро. Да чего там было восстанавливать – только винты да капоты.

– В полку «на брюхо» садились часто?

– Нет, редко. Мы же над морем летаем, там вынужденная посадка почти всегда верная смерть. Балтика теплой не бывает.

Помню, Голосов (летчик-истребитель, какой парень замечательный был!), так тот сам… Его над целью подбили, мотор у него постепенно останавливался. Так к нему пара наших истребителей вплотную подошла, готовы были на крыльях нести… Двигатель все медленнее-медленнее, а до берега еще километров 50 было. Он по радио со всеми попрощался, сам ручку «сунул» и отвесно в море… Про то, что попрощался, это мне уже летчики-истребители рассказали.

– Полевые доработки Пе-2 какие-нибудь были?

– Кроме установки кронштейна под ШКАС, ничего больше не делали.

– Фотоконтроль на самолетах Вашего полка был?

– У меня почти все вылеты «с фотоаппаратом». Эта камера здоровенная была. Размером с тумбочку и весила килограмм 50, если не больше. Ее в отсек вставляли сверху, без верхней крышки, потому как с крышкой она в люк не пролазила. Крышку потом отдельно устанавливали. Пленка в камере 40 см шириной. Как только я садился, ко мне бежали фотометристы, скорее получить пленку.

Камеры стояли не на всех машинах (такую «бандуру» таскать!). Обычно на одной-двух «пешках» из эскадрильи, чаще всего на самолетах третьего звена (у ведущего третьего звена обязательно). Если отдельным звеном летали, то тоже старались сделать так, чтобы хоть одна из трех машин была с камерой.

– Скажите, по фотоконтролю насколько реально оценить эффективность удара?

– Вообще результативность удара устанавливали не только по фотоконтролю. К фотоконтролю добавлялись доклады членов экипажей и доклады истребителей. Да и фотоконтроль у разных летчиков разный. Наибольшую ценность имеют снимки, сделанные камерами последней девятки. Там уже окончательно видно, как сработали, виден результат.

Обычно после удара кадры камер трех эскадрилий монтируют, рассчитывают по времени так, чтобы были «видны» попадания от бомб всех трех эскадрилий. Ведь почему камеры установлены в машинах именно третьего звена? От бомб первого звена на воде «остаются» большие круги, от второго – круги только начинаются, от третьего – взрывы. Если правильно смонтировать, все очень хорошо видно. Если по цели попали, то вообще хорошо. Взрывы – крен – почти утонула. Если «по-настоящему» попал, этот процесс происходит довольно быстро, особенно если корабль сравнительно небольшой, вроде БДБ (быстроходной десантной баржи). Если эсминец или транспорт – там тонет, конечно, подольше. Вот тот транспорт на 12 тысяч тонн, который мы в Данцигской бухте подловили, так ведь и не утонул, успел на мель выброситься.

Но, несмотря на фотоконтроль, «крикуны» были: «Мои бомбы попали!» Пользовались тем, что на пленке, как каждая эскадрилья или звено отбомбились, еще отличить можно, а вот как каждый бомбардировщик – уже нет.

– С какой окраской самолеты поступали в полк?

– С обычной, тогда принятой. «Верх» зеленый – хаки, нижние поверхности – голубые. Зеленый цвет был однотонный, не камуфляж. Летом ничего не перекрашивали, нас вполне удовлетворяла «заводская» окраска.

Зимой перекрашивали. К нам мало приходило самолетов в зимней окраске, поэтому часть самолетов приходилось красить самим. Поверх зеленого цвета наносили большие белые пятна, такой зелено-белый камуфляж получался. Насчет белой краски могу сказать, что очень даже может быть, что она была на основе извести, поскольку покрашенные ею поверхности приобретали «пористый» вид. «Тормозила» эта краска заметно, поскольку на этих «порах» образовывался толстый «пограничный» слой, который резко увеличивал лобовое сопротивление. Как теплее становилось и снег «сходил», то самолеты водой обмывали, они снова делались зелеными. А с завода «зимние» самолеты приходили чисто белые, не камуфляж.

Окраска в ходе войны улучшалась. Со второй половины 1944 года к нам стали приходить очень качественно покрашенные машины, как лакированные. Так у них и скорость стала!.. От цели отходили – 550 км/час запросто.

– Что считалось боевым вылетом? Какое максимальное количество боевых вылетов делали за день?

– Вылет с «отработкой» по цели. Если, предположим, мы не дошли до цели или цель «ушла», не нашли мы ее, то тогда вылет боевым не считался.

Делали максимально три вылета в день. На большее количество просто времени не хватит. Вот смотри – подвеска бомб, получение задачи, выруливаем. Взлетаем, собираемся в группу, идем по маршруту, перестраиваемся в боевой порядок, пикируем, бомбим, собираемся, возвращаемся домой, садимся, – это только один боевой вылет, 1–2 часа по времени. А ведь еще между вылетами самолеты обслужить надо. Это еще от 40 минут до 1,5 часов. Так что три вылета – это предел. Да и физически, и психологически больше трех вылетов совершить очень тяжело. Тут и один вылет выматывает, а уж три…

– Небоевых вылетов было много?

– Много. Я занимался перегонкой самолетов для нашего полка. Гонял самолеты из Казани, с авиазавода. Из Мордовии перегонял, там крупная база при авиаучилище была. Были и другие небоевые вылеты – полигон, облеты новой техники. Думаю, что соотношение небоевых вылетов к боевым было один к одному, если даже не больше в пользу небоевых.