Артем Драбкин - Мы дрались на бомбардировщиках. Три бестселлера одним томом

В одном из вылетов получилось так, что он вел первое звено, а я – второе. Нам в хвост заходит группа, штук шесть ФВ-190. Начинаю чуть-чуть разворачивать, думаю, сейчас они окажутся у нас в хвосте, а он так и идет по прямой. Его сбили. Он был в плену. Его встречали после войны в лагере военнопленных и больше не видели…

Меня назначили на его место. Вообще, я как летчик был «влетанный», но стрелял вначале слабовато. Меня часто атаковали и попадали, и сам много атаковал, стрелял, попадал, но они не падали – сбивать не получалось. Как-то раз шлепнулся – сбили в воздушном бою, и пришлось садиться на лес. Оказался в госпитале в Ярославле. У меня были ноги побиты, лицо обгорело, а рядом со мной на топчане лежал человек – видно, летчик, прикрыт регланом. Он все молчит и молчит. Потом смотрю, реглан отвернулся, открылась грудь, я по ней червячки ползают. Приходит нянька. Я ей говорю: «Вы что же, етить вашу мать?! Человека черви грызут, а вы?!» Пришла медсестра: «Чего шумишь? Да у него рана гниет, а эти черви гной снимают». Во ведь какие лекарства были! Потом этот летчик пришел в себя. Рассказал, что начал воевать в Испании, сбили его на «Томагавке». Разговорились. Я ему: «Сколько ни атакую, а не могу сбить самолет!» Он меня стал спрашивать, какое вооружение стоит на «кобрах», как я прицеливаюсь, стреляю: «Так ты никогда не попадешь! Пока не увидишь закопчение на обшивке самолета от патрубков мотора, не стреляй – все равно не попадешь». Я его поблагодарил за совет. В госпитале я пробыл недолго и не то чтобы удрал, а попросил выписать. Приехал в полк. Деталями этого разговора особенно не делился: расскажи – смеяться будут. Пошли воевать – это уже лето 1944 года. Был такой момент: я атаковал немцев, штурмовавших землю, вцепился за одного ведомого. Сближаюсь. Меня уже начало трепать в спутной струе. Закопчения я заметил метров с 50–100. На моей «кобре» стояла 37-мм пушка и два пулемета 12,7 мм. На одну гашетку я их не выводил – выстрелишь все, и ни хрена не останется. Открыл огонь из пулеметов. Увидел, как он вздрогнул, от него дым пошел и он упал. Это был первый сбитый. И в последующих боях дальше чем со 100–150 метров никогда не стрелял. А ведь в бою, когда идешь в атаку, сзади почти всегда тоже идет немец. Но тут надо идти ва-банк – если атакуешь, то атакуй, а если только начинаешь сомневаться, лучше не идти в истребители! У меня хватало выдержки сблизиться и сбить самолет противника. За короткий срок сбил 15 самолетов.

– Кто у Вас был ведомым?

– Вначале был осетин небольшого роста, Коля Зибоин. Мне его рекомендовали, и он мне понравился – летал отлично. Потом появилась вакансия командира звена – и я его рекомендовал на эту должность. В полк пришли из запа летчики, прошедшие небольшое обучение на «яках». На «кобрах» они не летали и не видели их. В их числе был одессит Николай Подопригора. Он окончил школу на И-16, часов пять-шесть полетал на «яках» в запе. Вел он себя безобразно – в карты играл, бузил. Никто не хотел его брать себе ведомым. Он ко мне привязался: «Командир, научи меня». Я его проверил на «яке», выпустил на «кобре», потренировал его ходить строем и держаться на маневре. Надо сказать, что держался он неплохо. Как он после войны признался, где-то первые вылетов тридцать ничего не видел, кроме хвоста моего самолета. Летал на полном наддуве карбюратора, каждый раз рискуя, поскольку при таком режиме шатуны летели. Бензина американского у нас не было, а был наш Б-78. Мы использовали двигатель на 60–70 % мощности. Для этого устанавливали наддув 40 фунтов, а он взлетал на 40, а потом давал все 65. Стук в двигателе был, но он держался. Так до конца войны со мной и летал. Сбивать не думал, лишь бы удержаться, за мной смотреть. А Зибоина сбили – и он погиб.

– Говорят, что обычно, когда сбивают истребителя, он и не видит, кто его сбивает?

– Конечно. Под конец войны мы стояли под Кенигсбергом. Возле города Пилау немцы поднимали аэростаты для корректировки артиллерийского огня. Нас послали парой их уничтожить. Ведомым у меня полетел молодой летчик Рожнев. Нашел я аэростат. Он был на земле. Мы зашли, проштурмовали – он загорелся. Делаем повторный заход, смотрю, мимо меня трасса проходит. Я маневр, смотрю – пара «кобр» выходит из атаки. Я прилетаю домой, докладываю: «Что же получается?! Свои бьют своих!» Разобрались. Оказалось, что это вылетал Леонид Быковец из 28-го гиап. Вроде он меня спутал с «мессером». Как он меня мог спутать, если в этом районе одни «фокки-190» были?! Он еще потом Героя получил по блату. Сам москвич, а его тетя ведала торговыми организациями. Ездил в Москву, подарки привозил… Кстати, это был мой последний воздушный бой, если его так можно назвать, в Великой Отечественной войне.

– Как Вам «кобра»?

– Хороший самолет. Кабина элегантная, просторная. Дверь, как в автомобиле. Зимой делаешь любую температуру. Не шумит, не обдувает. Вооружение хорошее. Легко в штопор входила. Вот такой случай был. Прикрываем штурмовиков. Я перешел с одной стороны на другую. Вдруг вижу, около меня разворачивается немецкий истребитель. Я на него. Прибираю газ – и он прибирает. Потом переводит самолет на горку и дает полный газ. Я за ним, но наддув больше 40 не даю. Он уходит вверх – и я иду. Потянулись вверх параллельно крыло в крыло метрах в 15 друг от друга с хорошим углом. Идем, идем. Скорость уже посадочная, миль 150, не больше, самолет дрожит, зависает. Тут он бах – свернулся. И я еле-еле с горки ушел. Но он-то первым свалился! Вроде упал он, но точно не знаю.

– Какой номер «кобры» у Вас был?

– Не обращал на это внимание. Отличительные знаки полка – белые полосы на хвосте и фюзеляже, но вообще-то на это внимания не обращал.

– Звездочки рисовали?

– Ни в коем случае, это серьезно. Делом надо было заниматься.

– Где было тяжелее: в истребительной авиации или на У-2?

– Нет такого понятия – тяжелее.

– Где Вам было комфортней?

– После войны на земле. Ты понимаешь, истребители тоже несли большие потери в воздушных боях. На У-2 ночью летали на хорошо защищенные цели – тоже свои неприятности. Война в любом случае – это плохо. Как-то можно к ней приспособиться, войти в ситуацию, быстрее решать внезапно возникающие задачи, но нравиться она не может. Я, например, никогда не трусил и был уверен, что чем больше человек думает о себе, тем меньше о том, что он делает. Я не тратил внимание на спасение собственной шкуры – знал, что ей надо платить. Все внимание я сосредоточивал на выполнении боевой задачи, будь то бомбардировка цели или прикрытие группы штурмовиков.

Запомнилось еще, как своего единственного «мессера» сбил. Прикрывали мы бомбардировщики Пе-2. Они отбомбились и начали разворачиваться к себе. Откуда-то взялась пара «мессеров». Мы на них парой. Уцепился за ведущим. Поскольку бомбардировщики уже разворачивались домой, я решил: «Дай-ка его погоню подальше». Догнал его у самой земли. Подошел к нему близко и сбил. Вообще, «мессер» – очень хороший самолет. Маневренный, скоростной. Единственный недостаток – шасси, на пробеге мог развернуться, как и наш И-16.