Артем Драбкин - Мы дрались на бомбардировщиках. Три бестселлера одним томом

– Летали в основном с аэродромов подскока?

– Да. Иногда летали с базы. Когда заканчивалась летная ночь, сначала спать уходили, а потом уже завтрак. За завтраком положенные сто граммов, но я не пил и не курил. Вместо этого получал шоколад. Кстати, перед длительными полетами нам давали таблетки колы.

– Что делали в свободное время?

– Занимались кто чем: читали, некоторые готовились в высшие учебные заведения. Я, например, занимался, думал вернуться в университет после войны. Очень много занимались самодеятельностью. Я до войны окончил музыкальное училище по классу фортепьяно и скрипки. Отец научил меня играть на гитаре. Пел хорошо, до того как простудился. Это было осенью в Венгрии. Испортилась погода, прекратились вылеты. Сел под колесо и уснул. Замерз. Целый месяц не мог разговаривать.

– Суеверия были?

– Считалось, что те, кто обогащается, трофеями занимается, – те погибают. Знаешь почему? Они дрожали в полетах, думали о своих трофеях и гибли. Я со скрипкой летал. Как не возьму скрипку, так нас или собьют, или садимся на вынужденную. В Венгрии летчик и штурман вдруг напились и плачут оба: «Мы погибнем». Прощаются с нами. Думаем, напились люди, нервный срыв. Полетели в очередной полет, и их сбили…

– Новые машины, приходившие в полк, были качественно собраны?

– Хорошо делали. Недостатков не было. И потом, у нас были специалисты-техники, ребята серьезные, ответственные. Отказы, конечно, случались. Однажды техник неправильно сделал зазоры, и двигатель встал. В град если попадаем, выбивает толкатели, приходилось садиться на вынужденную. Пропеллер часто бился – он же деревянный.

– Денежное довольствие получали?

– Да, нам переводили на книжку зарплату и за вылеты. В конце войны у меня что-то тысяч 15 скопилось. В Сахалоби мы с майором Щербаковым нашли несколько мешков немецких денег. Майор говорит: «Давай возьмем мешочек, разжигать печку». – «Да ну! Тащить его». Так и не взяли. А нам потом полевые стали выдавать этими деньгами! Во мы были бы богатые!

– Дневные вылеты на бомбометание были?

– Да. Были дневные вылеты на бомбометание на линию фронта.

– В то время Вы знали про женский бомбардировочный полк?

– Да. Мы их уважали. Они воевали на юге. У них задания были попроще, чем

наши. Мы встретились с ними, когда было расформирование нашего полка в Киржаче. Ходили нос кверху – они все герои, в орденах, не то что у нас: три-четыре ордена.

Проверка пулемета ШКАС перед вылетом.

В конце войны дали мне молодого летчика Петра Викулина. Он к нам пришел из штрафного батальона. Попал он туда за то, что пилотировал над домом своей девушки, зацепился за журавль и разбился. Хороший летчик, но любил выпить. Мы работали с ним при штабе 2-го Украинского фронта. И вот однажды он пропал. Я получил задание, а его нет. Пришлось посадить техника и лететь самому. Выполнил это задание, доложил. Нет Викулина. Думаю: «Не убили ли его, докладывать или нет? Ладно, подожду до вечера». Вечером едет румын на волах, и мой Петя сидит на соломе. Останавливается повозка. Румын слезает, вытаскивает канистру с вином, а потом стаскивает мертвецки пьяного Петра. Я подхожу: «Ты что?! Нам дали задание, надо лететь!» – «Лети сам!» – «Что с тобой будет, если узнают, что ты так нализался?!» Взял я эту канистру и, пока он спал, зарыл в землю. Он просыпается, первым делом: «Где канистра?» – «Я ее подарил, ее уже распили». – «Нет, ты, наверное, спрятал». Начал ходить по двору искать. Нашел. Я опять ее отобрал: «Буду тебе выдавать перед сном, но ни одной капли днем».

– Когда тяжелее было воевать: когда Вы начали, в 43-м или в 45-м году?

– Все время было тяжело. Немец жестоко защищался. Война окончилась очень интересно. Ночью 8-го около полуночи вдруг повсюду началась стрельба, ракеты взлетают. Мы все бегом на аэродром. Я бегу рядом с командиром полка, скрипка со мной. Он говорит: «Ты с ней, как с ребенком, не расстаешься». Сели в самолеты, запустили моторы, ждем вылет. Вдруг бежит дежурный: «Конец войне!» На следующий день торжественный обед, я первый раз выпил 100 граммов. А ночью полетели на боевой вылет к Праге – и два экипажа погибли. Уже письма домой написали – все, война закончилась, ждите нас с Победой. Вот такое было…

Я 21-го года. Родился и жил в маленькой деревеньке Одесской области в двадцать домов. Такое захолустье! До железной дороги 35 километров, а до районного центра – 18. И называлась она страшно – Кривая Пустошь. Что такое каникулы, я и не знал, потому что отец у меня рано умер, мать инвалид. Все приходилось самому делать. В 1939 году закончил педагогический техникум и работал учителем начальных классов в сельской местности. Оттуда меня и призывали в 40-м. В военкомате меня спросили: «В какой род войск хочешь?» Я сразу сказал – в кавалерию. Мы, пацаны, на лошадях летали без седла. Что там – машины догоняли! Машины-то редкостью были в конце 20-х – начале 30-х годов.

Действительно, направили в кавалерию. Куда везут? Оказывается, в Москву. Из такого захолустья попал в Москву! В Особую кавалерийскую бригаду! В этой бригаде были лошади наркома обороны. Командовал ею генерал Доватор, хороший, культурный командир. Располагались мы в больших казармах в Хамовниках. Меня, как имевшего среднее образование, определили в учебный взвод учиться на офицера. Кавалерия – это очень непростой род войск. Нужно не только иметь солдатскую подготовку, но и ухаживать за лошадью, чистить ее, поить, тренировать. Мою первую лошадь звали Руана – строгая, «старослужащая». Помню, только выходим на рубку лозы, а она уже вся дрожит, шагом идти не может, только галопом. Когда рубили лозу, я пересаживался на другую лошадь, менее норовистую.

В этой бригаде я чувствовал себя в своей тарелке. Первым был и на скачках, и на препятствиях, и на рубке лозы. А ведь присылали некоторых, например москвичей, они и лошади-то не видели!

В марте месяце 1941 года пришло распоряжение: пополнить авиационные училища. Сначала была комиссия в части, а потом в гарнизоне, отобрали нас человек двадцать и отправили в Чкалов. Я страшно не хотел идти в училище, любил лошадей. Нас крутили на центрифуге. Увидел, как некоторые после этого не могли сесть прямо. Я тоже решил так сделать, но не угадал, сел с наклоном в другую сторону. Меня сразу: «Ты чего?» – «Так получилось». – «Нет, ты врешь». Потом писали диктант. Я же учитель, знал русский язык хорошо. Наделал таких ошибок, которые первоклассник не сделает. В общем, на собеседовании меня спросили: «Вы что, учиться не хотите?» – «Да, не хочу!» – «Почему?» – «Люблю кавалерию. Служу в кавалерии. Не надо мне ничего!» – «У нас, в армии, такой закон: «Не можешь – научим, не хочешь – заставим!» И все. Прибыло нас человек двадцать, а в училище оставили меня одного.