Рудольф Риббентроп - Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Другие части дивизии ворвались в город с запада и продвинулись до центра.

Нам был позволен короткий день отдыха. Я использовал его для того, чтобы проведать раненых из моей роты на главном перевязочном пункте к северу Харькова. Перевязочный пункт был размещен в хатах, раненые часто лежали даже не на соломе, один впритык к другому, одни тяжелораненые. Стояла неописуемая вонь. Врачи и санитары находились ввиду бесчисленных раненых из тяжелых боев на грани физического срыва. Здесь было видно все страдание, принесенное войной, и это действовало угнетающе. Те, кто рассуждают о войне, должны были бы разок посетить главные перевязочные пункты, а еще лучше, полежать там когда-нибудь раненым. Впечатления, полученные мною в ходе войны в этих обителях боли, неизменно являлись одними из самых сильных, но и самых тяжелых переживаний войны.

Весной я посетил военное кладбище Харьков-Норд, на въезде в город, неподалеку от аэродрома, чтобы побывать на могилах моих павших солдат. Я подошел как раз к тому моменту, когда офицер похоронной команды дивизии пытался опознать около 120 павших, выложенных рядами. Речь шла о роте гренадеров, которая во время бурных оборонительных боев при оставлении города была накрыта русскими в одной балке. После отчаянного сопротивления — возле каждого бойца валялись бесчисленные гильзы — она была уничтожена русскими. Русские раздели гренадеров догола, частью связали, частью вырезали и, наконец, расстреляли. Так они были найдены поисковой партией. Зимние бои за Харьков были исключительно жестокими.

Уже через несколько дней после взятия города мы выступили на север и были затем переданы в подчинение батальону бронетранспортеров (SPW) под командой позднее ставшего легендарным Йохена Пайпера. «Люди SPW» отметили приятность огневого прикрытия, которое мы смогли дать им, вновь встретившись вечером с фронтом противотанковых пушек, их нам удалось уничтожить быстро и, удивительным образом, вновь без потерь. Длинноствольные 75-мм пушки, установленные на старых неповоротливых Т-IV, представляли собой отличное оружие, командиры и наводчики, которые должны были управлять огнем танка, являлись теперь опытными танкистами. Позиции русских противотанковых пушек, освещенные вечерним солнцем, отлично просматривались. Мы преодолели по глубокому снегу некую высотку, когда на одном краю деревни перед нами несколько раз вспыхнул блиц и рядом с SPW, шедшим впереди нас, упали снаряды, слава богу, его не задев. В несколько мгновений мой лучший наводчик Боргсмюллер вывел из строя два русских орудия. Остальные так же быстро стали добычей двух других танков. SPW-люди благодарно махали нам. Мы не могли переговариваться друг с другом по радио. Всего времени войны не хватило германской военной промышленности, чтобы сделать это возможным!

Следующим, залитым сияющим солнцем утром мы выступили — наконец, сопровождаемые в воздухе тремя истребителями («Мессершмитт» 110») — вновь вместе с Пайпером на Белгород. Быстро прорвав русские заслоны, помчались кратчайшим путем на север. В дороге наша «дикая охота» застала врасплох группу русских танков в одной деревне, которую мы уничтожили, долго не задерживаясь, согласно девизу «За то, что переедешь, сражаться не придется!». Дело шло о том, чтобы добраться до Белгорода.

Генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн ошибается в своих мемуарах, приписывая взятие Белгорода танковой дивизии «Великая Германия». Я сам вел передовой танк, который, вместе с бронетранспортерами нашей дивизии «Лейбштандарт», первым вошел в Белгород, уничтожив при этом несколько русских машин, чьи экипажи были застигнуты врасплох. Во второй половине дня мы предприняли небольшую атаку в западном направлении, чтобы дать передышку дивизии «Великая Германия», задействованной слева от нас, которой, по всей видимости, пришлось преодолевать большее сопротивление.

Для дальнейшего расширения успеха и прорыва к Курску, очевидно, не хватало сил. Наступление нашей группы мотопехоты под командой Пайпера натолкнулось на следующее утро на усиленное сопротивление и было приостановлено. При этом один SPW получил прямое попадание и сгорел. Командир этого SPW был одним из самых испытанных подчиненных Пайпера. Поскольку судьба экипажа при отходе осталась невыясненной, Пайпер попросил добровольцев, которые подъехали бы еще раз на танке к месту гибели машины, с тем чтобы выяснить судьбу экипажа сгоревшего SPW. Следовало исходить из того, что русские сопроводят попытку артобстрелом, как они уже сделали это раньше. Разведка, таким образом, вполне могла стать командой смертников. В этих обстоятельствах мне, как командиру роты, было неприятно выделять для этого одну из наших трех машин, поэтому я поехал сам и смог на основании привезенных частей обмундирования с несомненностью установить, что весь экипаж погиб. Удивительно, но русские не помешали моему поиску новым огневым налетом. Пайпер был очень благодарен!

Во время операции «Цитадель» представилась еще одна возможность получить признание Пайпера, значившее больше любой награды. Я ехал со своей ротой в составе батальона бронетранспортеров Пайпера, когда мы неожиданно наткнулись на протяженный фронт русских противотанковых пушек, которые Пайпер, не задумываясь, решил атаковать в гусарской манере. Такая атака на позицию тяжелых противотанковых пушек означала незабываемый опыт! Едешь, так сказать, прямо на жерло орудий противника; попадание могло стать абсолютно смертельным! Самому стрелять было бессмысленно; при тогдашнем уровне развития танковой техники стрельба оказала бы в лучшем случае моральное воздействие. Единственный шанс заключался в непрерывном движении. В случае особого риска в какой-то степени заранее прощаешься с жизнью. То, как энергично Пайпер ввязался в бой, ошеломило русских. Они были разбиты, их орудия уничтожены. Пайпер располагал качеством, которое Фридрих Великий называл «coup d’ceil» (приблизительный перевод — «блиц в очах») военачальника — под этим он имел в виду быструю оценку ситуации и возникающих тактических возможностей. Пайпер сказал нам после атаки, стоя между двумя разбитыми русскими пушками «ратшбум» [404] «Ратшбум» называли русскую 76,2-мм пушку, так как под ее обстрелом сначала слышался резкий хлопок снаряда, звучавший как «ратш», а затем глухой шум взрыва «бум». Она якобы была немецкой конструкции. Это было оружие русских, которое мы, танкисты, боялись больше всего. : «Риббентроп, мы охотно взяли бы вас (в свой батальон)». Он, конечно, имел в виду всю нашу роту. Из уст Пайпера это означало наивысшую похвалу.

Следует иметь в виду, что контрнаступление в марте 1943 года, вернувшее нам Харьков и приведшее к существенному приращению территории, велось ослабленными к тому времени дивизиями, имевшими за собой недели тяжелых оборонительных боев и притом не получавшими пополнения людьми, замены оружия и оснащения. Моментом превосходства против русских, преобладавших числом, выступало все еще качество войск и их командования; даже с нашим отсталым стареньким Т-IV мы ощущали превосходство над русскими, мы лучше управляли танком и лучше стреляли. Без сомнения, однако, войска в этом смысле и, не в последнюю очередь, что особенно следует подчеркнуть, своей высокой боевой готовностью постепенно чересчур «избаловали» высшее руководство! От нас требовали все больше и больше, до тех пор, пока силы окончательно не иссякли! Моторизованным и бронетанковым дивизиям во фронтовом быту приходилось в некотором отношении лучше, чем пехотным дивизиям на конной тяге, которым в жару и холод пришлось шагать аж до Кавказа и обратно. В феврале 1943 года Пайпер со своим батальоном мотопехоты проник, едва ли не безрассудным ударом, до самого Донца, чтобы протянуть руку помощи пробивающейся пешком пехотной дивизии (320-й). Ее командир — генерал-лейтенант Георг Постель — не смог полностью скрыть неприязни к Ваффен-СС, своим спасителям; его благодарностью Пайперу явился заданный чересчур требовательным тоном вопрос о снабжении продовольствием.