Рудольф Риббентроп - Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Конечно, это ни в коей мере не было самоочевидным. Первоначально, то есть в средневековой истории, низшее дворянство в целом выступало против аристократии в лице земельных князей. Когда первый Гогенцоллерн, бургграф Нюрнберга, получил в лен марку Бранденбурга, он захватил с собой в дорогу на север две так называемые кулеврины, огромные пушки, стрелявшие соответствующими ядрами, способными пробивать толстые стены. Дворянство в Бранденбурге не слишком-то «ожидало» своего нового князя. С двумя кулевринами он, первым делом, разрушил замок господ фон Квитцов во Фризаке, чтобы заслужить уважение к себе. Мальчишкой я бывал в пивном подвальчике ратуши Кенигсберга в Восточной Пруссии, носившем название «Кровный суд», так как на этом месте Великий курфюрст приказал повесить пятерых заговорщиков из восточнопрусского лена во главе с неким господином фон Калькштейном. Его потомок сдавал вместе со мной в 1939 году экзамен на аттестат зрелости. Повешенного Калькштейна, говорят, украшал сильно изогнутый орлиный нос; его потомок, что интересно, был благословлен подобным же характерным носом. Он был как симпатичным товарищем, так и прекрасным наездником. К сожалению, он тоже погиб на войне. Я хочу указать этими замечаниями на значение отношения элит к носителю верховной власти. Полнота власти Гитлера соответствовала, даже превышала во многих отношениях полноту власти абсолютного монарха, но именно поэтому он был зависим от лояльной команды в руководстве.

Гитлер, однако, не был тем государственным деятелем, который, следуя традиции прусских королей, склонил бы ведущие слои рейха к идентификации с установленными им целями внешней политики, чтобы они последовали за ним на опасном пути, каким он должен был пойти. Стоит заметить, не для того, чтобы достичь «мирового господства», но чтобы утвердить более-менее безопасное существование рейха в центре Европы. Для этого сложились, по сути, наилучшие условия. Чрезвычайный кризис, в котором находился рейх к моменту прихода Гитлера к власти, а именно страх быть поглощенным волной большевизма, подготовил широкие круги для того, чтобы вновь начать с нуля. Этим нужно было воспользоваться.

«Вождь — государственный деятель» должен был бы осознать эту задачу. Ее решение являлось необходимым условием для того, чтобы действительно быть в состоянии сконцентрировать все силы на поставленных им целях. Однако этот «фюрер» был визионером, создавшим для себя антимарксистскую картину мира и верившим в то, что, не изменив, как это называлось, «мировоззрения» людей, нельзя добиться успеха в борьбе против «большевистско-еврейского» интернационализма. С нетерпимостью провидца он попытался обратить немецкий народ в свою веру, неоднократно вступив при этом в конфликт с этаблированными группами в обществе, в которых он нуждался и которые, по сути, были вполне готовы присоединиться к его внешнеполитическим целям. Из-за этой нетерпимости и, сверх того, проникнутости уже описанным менталитетом осажденной крепости, навязыванию его мировоззрения придавался нажим методами тайной полиции. Это, в конечном итоге, привело к правовой неопределенности, в такой форме на долгое время в развитом государстве нетерпимой. Опасность ареста без суда и возможности правовой защиты, генерирует правовую неопределенность, которая, в конечном итоге, должна была привести к подрывной деятельности!

Однако наигоршей являлась, в конечном счете, потенциальная непредсказуемость диктатора. Слово Гитлера было законом, и он явно претендовал на эту позицию. Кто назначает сам себя «верховным судьей немецкого народа» и устраивает собственным именем ряд казней без суда и следствия, тот может в любое время воспользоваться этим правом снова. Гитлер не внушал многим представителям элит рейха, от которых он зависел, во все времена желанной уверенности в безопасности их жизненных обстоятельств и условий. Неконтролируемый диктатор априори не является гарантом этой безопасности, разве что он добровольно подчиняется обязательным правилам игры, которые могут быть установлены только на основе верховенства закона.

В этой связи стоит вспомнить о деле, являющемся значимым примером произвола диктатора, а именно о совершенно непонятном увольнении из вермахта в 1941 году всех членов ранее правивших в Германии королевских фамилий. Напрямую этой мерой был, правда, затронут узкий круг людей. Однако как раз он, в силу семейной традиции, был готов отдать свою жизнь за Германию. В то время напрашивалась мысль, какая следующая группа людей подвергнется дальнейшему произволу диктатора? Акции против евреев находились на той же линии. Никто не мог гарантировать той или иной группе того, что, после выигранной войны, она, в результате какого-либо вдохновения «фюрера», не окажется в немилости и не пострадает.

«Расовая теория» — особенно ввиду внутренне присущих ей ценностных компонентов — не была правдоподобной и представлялась догматическим произволом. Что существуют различные расы, было достаточно хорошо известно, однако проводившаяся расовая политика воспринималась как утопия. Даже внутри Ваффен-СС имело хождение озорное изречение о столь широко пропагандировавшейся «нордической расе», а именно ее основными признаками будто бы являются три больших «Б», что означало «блондин, баран и болван» (игра слов: в оригинале — blond (светловолосый), blauäugig (голубоглазый, в переносном смысле — наивный, простоватый), blöd (недалекий, тупой)). Две сверхдержавы, США и Россия, обладали идеологиями, которые могли вербовать для их носителей сторонников по всему миру, нацистская расовая теория, однако, отталкивала всех, кто не относился к нордической расе! Кстати: кто написал на своих знаменах расу и ее сохранение в качестве политической цели, тот должен был бы взять еврейский народ за образец, неоднократно засвидетельствованный Ветхим Заветом. Феноменальное чувство единства этого народа является уникальным в истории, однако и проблемой! Еврейская религиозная традиция, насчитывающая, несмотря на все новые преследования, более чем трехтысячелетнюю историю, — старейшая еще «живущая» в мире.

Поскольку государство в начале 1930-х годов находилось по отношению к агрессивным и управляемым из Москвы коммунистам в ситуации самообороны, в немецкой общественности вполне нашли понимание решительные меры, принятые против Коммунистической партии и ее функционеров. Напротив, события 30 июня 1934 года, приведшие к серии расстрелов без суда, не годились для того, чтобы укрепить доверие к господству Гитлера как раз в тех кругах, в которых он в своей борьбе за немецкое равноправие нуждался. Ретроспективно акция Гитлера 30 июня 1934 года представляется роковой и, сверх того, ненужной жестокостью. Поскольку Рем с товарищами или Шлейхер на самом деле сговорились с «иностранной державой», судебный процесс был бы гораздо убедительней. Впрочем, их можно было бы в любое время изолировать путем домашнего ареста или тюремного заключения. Черчилль без каких-либо на то правовых оснований годами держал взаперти вождя британских фашистов сэра Освальда Мосли и его жену. Британскую систему правления эта незаконная мера не потрясла. Аннулирование гарантированных конституцией прав личности является рискованным предприятием, поскольку оно выдавливает с поверхности недовольство и оппозицию, естественно, присутствующие в любой системе правления и тем самым делает их намного опаснее. Это в особенности справедливо в отношении пострадавших социальных слоев или элит, занимающих ответственные позиции в государственном устройстве.