Игорь Прокопенко - Военные тайны ХХ века

Рассказывает Вера Демина, в 1941‑м – ученица 9‑го класса московской школы № 243: «Немец бомбил Москву вовсю. По пять тонн бомбы бросал. Сносило сразу по 19 — 20 домов».

В Театр им. Вахтангова попала бомба. Уничтожение грозит сотням памятников архитектуры, истории и культуры. По городу начинает расползаться слово «эвакуация». Тогда москвичи не знали, что их город – одна большая пороховая бочка. Заминированы сотни оборонных предприятий, ГУМ, Кремль, телеграф, Большой театр. Кто мог предположить, что такое придется делать своими руками…

Вспоминает Зоя Зарубина: «Когда ребята приходили, просто плакали, говорили, что вот они только что заминировали телеграф, нашу гордость, какие-то помещения в Кремле. Они приходили опустошенные».

Войска противника уже недалеко от Москвы. Паники еще нет, но вести с фронта не радуют. Кругом все уезжают, особенно евреи. Из Москвы в Куйбышев отправлены дипломатические миссии, государственное имущество вывозят 200 поездов и 80 000 грузовиков. Эвакуации подлежат 500 московских предприятий вместе с рабочими и их семьями.

Вот что запомнила Вера Демина: «Все вокзалы были забиты людьми. Все старались уехать куда-нибудь – на север, на восток в основном».

В Москве готовятся отразить войска противника

Головокружительное продвижение немецких войск на восток обернулось позором и проклятием для тех солдат и офицеров Красной Армии, кто оказался в немецком плену. Только в первые дни войны таких было около миллиона. Плен. Его боялись. Его стыдились. Клеймо на всю оставшуюся жизнь – если хотели жить.

Вспоминает Николай Кюнг: «Молоденький Лесик, ему было лет 18 – может быть, он и был старше, но по виду как мальчик, – так вот, на третий день, как его привезли, он из подштанников скрутил веревки и повесился в туалете. Он не мог выдержать, так его избили».

Герд Шнайдерне скрывает очевидного: «Да, я знаю, был такой приказ. Приказ о том, что на этой войне особые условия. И что на русских солдат не должны распространяться международные законы о военнопленных, которые обычно действуют в отношении солдат противника. Никакой жалости или сострадания к русским».

Этот приказ составлен в Берлине 17 июля 1941 года. В нем предписывается порядок обращения с советскими военнопленными, устанавливаются требования к режиму содержания в лагерях и проведению экзекуций. Пленных можно не кормить, можно избивать, использовать на каторжных работах, убивать. Международная конвенция об отношении к военнопленным не распространялась на солдат Красной Армии. К концу 1941‑го в плену уже 3 000 000 человек.

Нацистская машина запрограммирована на уничтожение миллионов «недочеловеков»: цыган и евреев. Мир еще содрогнется, когда узнает о геноциде.

Говорит Лотар Фольбрехт: «Немецкая пропаганда говорила, что во всех бедах Германии виноваты евреи. Нам все время твердили о еврейской враждебности и о том, что евреи нас ненавидят».

Стремление к расовой чистоте оправдывало любые преступления. Станция Грюневальд была одной из остановок на пути в ад. Отсюда в 1941‑м увозили немецких евреев, отняв у них имущество, деньги, а потом и жизнь. Таблички без имени. Надгробия с цифрами – даже после смерти этим людям нельзя было оставаться в памяти живых. Нацисты хотели забыть о целых народах. В печи крематория кидали женщин, стариков, детей. Анатолий Ванукевичпопал в гестапо, а потом в концлагерь, когда ему было 10 лет: «Меня поймали полицаи и повели по городу Катовица в гестаповскую тюрьму. Меня ведут, пацана, посередине улицы, а все кричат: «Большевик, партизан». Потом поезд, товарный вагон. Такие составы, забитые до отказа, когда с трудом закрывались двери, везли людей к смерти, в скотских условиях, без воды, воздуха, пищи.

Вагон что собой представлял – мы стояли, как селедки, без воды, без хлеба. В первую же ночь было очень много трупов, штабелями укладывали, а мы, пацаны, лазали по трупам поближе к воздуху, потому что не было воздуха, окошки верхние были зарешечены. И на каждой площадке сзади стоял эссэсовец с автоматом.

На редких остановках открывали двери, чтобы выгрузить трупы. Понимая, что они обречены, взрослые пытались спасти детей, кто как мог. Я помню последние слова матери: «Живи, Толя, живи».

Из вагона мальчика вытолкнули через окно в чем был – в рубашке и буденовке со звездой, которую перед войной сшил ему отец. Но его опять поймали. Дальше – концлагерь и совершенно взрослая от безысходности мысль: на волю здесь у всех один путь – через трубу крематория…

А в это время в Берлине идет совсем другая жизнь. Война далеко. Здесь не видят крови, смерти и слез. Хорошие новости с фронта, скоро падет Москва и герои начнут возвращаться в Германию. Немцы верят в победу тысячелетнего рейха. Но уже осенью 1941 года советские и английские летчики начинают бомбить Берлин.

Вот что рассказала Элеонора Клауберг, в 1941‑м – жительница Берлина: «Я помню, пришлось много времени проводить в подвалах, в убежищах. Мы сидели под землей и слушали артиллерийскую канонаду. Сверху падали бомбы, это было ужасно».

Подземные укрытия были созданы во всех крупных германских городах. Надежные, устроенные, чтобы жить с немецкой аккуратностью, – с чистыми отхожими местами, рядами двухъярусных кроватей. Но кто всерьез предполагал, что вскоре немцы будут прятаться здесь и в ужасе ждать избавления от очередного авианалета русских?

Рассказывает Герман Хорст, в 1941‑м – член организации «Гитлерюгенд»: «Гитлер дал приказ вывезти молодежь из тех городов, где шли бомбардировки, в другие районы Германии. У нас был очень хороший учитель, и мы с ним уехали в Австрию, там мы жили в гостинице».

Эвакуация стала для школьников экзотическим путешествием, неожиданными каникулами. В Австрии подростки проводили время на загородных пикниках и ходили в горы.

Герд Шнайдерохотно показывает старые фотографии: «Я учился в школе, мы хотели получить аттестаты и готовились к выпускным экзаменам. На этой фотографии доктор Роберт Лей, один из основателей школ Адольфа Гитлера. Я охотно фотографировался со знаменитостями. А это мои одноклассники, мы делаем домашнее задание. Вытащили столы на балкон и на солнышке что-то пишем. А это наша комната. Мы жили в комнатах на шестерых. Вот на таких двухэтажных кроватях мы спали, а здесь умывались. Вот такая была жизнь».

А вот что вспоминает Штефан Дернберг, в 1941‑м – член Интернациональной комсомольской бригады: «Я оказался в добровольческой бригаде Московского комсомола. Где-то южнее Смоленска нас высадили. Мы понятия не имели, что нам тут делать, думая, что фронт где-то чуть ли не на границе. И мы стали строить противотанковые рвы».