Павел Нахимов - Адмирал Ее Величества России

Уже поздно вечером я отправился к нашему любимцу – Нахимову; он в это время находился у полковника Тотлебена, и я принужден был прождать его несколько часов в другой комнате; наконец, когда он вышел, я к нему явился, и он вскрикнул от радости. Первое, что он сказал, так это было: «Вы воротились из отпуска, г. Лесли, очень рад, теперь хорошие офицеры мне нужны, и я сделаю распоряжение, чтоб вас назначили на хорошую батарею».

Потом обратился к Тотлебену и сказал: «Каков молодец! Был в отпуску и так скоро воротился назад, бравый офицер!» Потом он пригласил меня ужинать к себе, и мы проболтали с ним до полуночи. Смеясь, он сказал мне, что я опоздал всего только три дня, т. е. не поспел к первому дню бомбардировки. Конечно, я ответил, что если бы от меня зависело, то я бы непременно поспел вовремя, но что причиной этому дурная погода и лошади.

Нахимов теперь сделан командиром Севастопольского порта и главное лицо между флотскими в Севастополе. Потом он меня отпустил, и я пошел на корабль спать. На другой день я явился к своему экипажному командиру, и он тоже обрадовался, что я приехал. Из всех этих приемов я заключил, что все думали, что я воспользуюсь своим поручением и пробуду дома несколько месяцев. Но вы знаете меня, что я довольно исправен по службе, и опять также – я фаталист и твердо верую в то, что все, что ни делается, – то к лучшему…

Потеря наша гораздо меньше, нежели в первую бомбардировку; много спасают теперь траверсы и блиндажи. Я могу вам верно сказать потери флотских чинов за первые два дня, т. е. за 28 и 29-е числа, а именно: в первый день 172 человека, а во второй—190 человек. Я видел это в рапорте у Нахимова.

Это еще слава Богу, потому что неприятель выпускает страшное количество бомб и ядер. Первые две ночи неумолкаемо бросали бомбы, и не было ни одной минуты, чтобы в воздухе не рвалось несколько бомб, но теперь у них, кажется, запас поистощился, потому что сегодня пальба слабее, но все-таки довольно сильная. Кажется, офицеров флотских выбыло из строя до десяти человек, и все хорошие офицеры. Все думают, что бомбардировка продолжится еще несколько дней и потом будет штурм, дай-то Бог нам силы отбить их.

Войска идет к нам довольно, но поспеют ли они к штурму? Впрочем, по моим расчетам, два полка должны быть в Севастополе через три дня; авось, до этих пор не будет штурма. Наши матросы, несмотря на ежедневную убыль, нисколько не унывают духом. Когда открылась бомбардировка, то с двух редутов, на которых было жарче всего, матросы просили офицера, который был прислан Нахимовым узнать, как там идут дела, поздравить Павла Степановича с открытием канонады. Мне этот случай передал сам Нахимов…

Посылаю к вам, любезный друг Николай Федорович, моего флаг-офицера Костырева; мои дружеские с вами отношения дают мне право прибегнуть к вам с просьбой, в которой, надеюсь, не откажете, тем более, что исполнение ее совершенно зависит от вашего произвола; я уверен, что ваш строгий, благородный взгляд на службу не будет оскорблен этим выражением, потому что правительство, доверяя власть, конечно, нисколько не связывается относительно благодеяний, которые вы во имя пользы ему будете рассыпать на подчиненных.

При чтении такового длинного предисловия вы не испугайтесь за степень значительности моей просьбы – я распространился для того только, чтобы показать важность одолжения, которое вы для меня сделаете, доставив Костыреву случай съездить на казенный счет в Тверскую или близ ее лежащие губернии.

Этот молодой человек на днях потерял мать, пять сестер остались после нее, наполовину дети – старшей 18 лет. Такое критическое положение его семейства налагает на меня священную обязанность доставить ему скорый случай устроить его, – вот причина, по которой я именем нашей дружбы прошу вас принять в этом деле участие, чем особенно обяжете меня.

Костырев доставит вам бумагу, в которой я прошу вас уведомить меня как о заготовлении провизии, так и артиллерийских снарядов, и когда то и другое можно ожидать в Севастополь. Горчаков не дает мне покоя своими вопросами, а я решительно не могу дать ему никакого ответа. Сильно вожусь с излишним требованием провизии и через неделю надеюсь привести это дело в ясность. Письменные дела меня совершенно губят, и я боюсь, что или сам запутаюсь, или всех перепутаю.

Что оказать вам о наших действиях? Неприятели с весной при благоприятной погоде ожили, подвезли множество снарядов и долбят нас по своему произволу. Вы, конечно, уже знаете о смерти В. И. Истомина. Он возвращался со вновь воздвигнутого против Корнилова бастиона Камчатского люнета, ему неприятельским ядром оторвало голову. Потеря незаменимая для нас. Я уступил ему последнее место в склепе подле священных для Черноморского флота прахов покойных Михаила Петровича и Владимира Алексеевича, которое так берег для себя. Что же делать, заранее загадывать ничего нельзя.

На днях была сильная вылазка против Камчатского люнета под командою г[енерала] Хрулева, потеря с обеих сторон значительная, но наши зарыли часть неприятельских траншей и отодвинули их работу назад.

Прощайте, будьте здоровы и не забывайте искренно преданного и любящего вас друга.

Сейчас получил ваше письмо и спешу благодарить вас и приписать несколько строк.

Печи для хлебов не трудно бы было устроить, если б были дрова, а мы топим антрацитом, вот в чем затруднение, к тому же надобно найти место, что[б] не было под выстрелами и была бы вода. Я вот как распорядился: приказал устроить часть печей в Панаиотовой балке, а другую [часть] на площади Нового адмир[алтейства] вплоть у стены, тут Волоховым вырыты два колодца, если не пересохнут в жару, будет хорошо. Устраиваемые печи должны быть для всех, т. е. и для солдат.

Сейчас послал за Ловягиным, чтоб сделать пробу мешкам из подкладочного холста.

Привезут ли нам антрациту и когда? У нас его немного остается, а расход большой – кроме госпиталя, варки пищи, печения хлебов и проч[его], два маленьких парохода для сообщения, перевозки войск, буксировки лесу для блиндажей и один на ночь большой постоянно в деле – один из больших пароходов по очереди выходит на ночь в дежурство и становится на якорь с разведенными парами против хутора 42-го экип[ажа], где стерегут два новые редута, которым, нельзя не сказать, достается очень жарко, и каждые сутки выбывает из фронта до 150 чел[овек]. Камчатский редут, где убит В. И. Истомин, до этой минуты стоит нам 2997 чел[овек], выбывших из фронта.