Павел Нахимов - Адмирал Ее Величества России

Попов, сколько я знаю, пользуется вашей доверенностью, а также и моей, дозвольте мне его употребить для наших откровенных объяснений.

Прощайте еще раз, весь ваш.

На днях по пароходу «Херсонес», стоявшему в Инкермане для воспрепятствования неприятелям переправиться через Черную речку, с вновь устроенных батарей открыт был огонь, сделано семь пробоин, из которых 4 – подводные, убито два человека и тяжело ранено 3 чел[овека], машина цела. Со следующей почтой вы получите форменное донесение.

От бомб и конгревовых ракет, которые сыплются на нас как в городе, так и на рейде, я на пароходах блиндирую машины и крюйт-камеры.

Геройская защита Севастополя, в которой семья моряков принимает такое славное участие, была поводом к беспримерной милости монарха ко мне, как к старшему в ней. Высочайшим приказом от 27-го числа минувшего марта я произведен в адмиралы. Завидная участь иметь под своим начальством подчиненных, украшающих начальника своими доблестями, выпала на меня.

Я надеюсь, что гг. адмиралы, капитаны и офицеры дозволят мне здесь выразить искренность моей признательности сознанием, что, геройски отстаивая драгоценный для государя и России Севастополь, они доставили мне милость незаслуженную.

Матросы! Мне ли говорить вам о ваших подвигах на защиту родного нам Севастополя и флота? Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию; мы сдружились давно; я горжусь вами с детства. Отстоим Севастополь, и, если Богу и императору будет угодно, вы доставите мне случай носить флаг на грот-брам-стеньге с тою же честью, с какою я носил его, благодаря вам, и под другими клотиками; вы оправдаете доверие и заботы о нас государя и генерал-адмирала и убедите врагов православия, что на бастионах Севастополя мы не забыли морского дела, а только укрепили одушевление и дисциплину, всегда украшавшие черноморских моряков.

Рекомендую всем частным начальникам приказ сей прочесть при собрании своих команд.

…Бывали дни, что на некоторых бастионах прислуга менялась несколько раз, но не от усталости, а от того, что перебивало всех. Кажется, скоро начнут уже хулить нас, черноморцев, и будут говорить, что худо делаем и худо деремся, тогда как у нас три четверти офицеров и матросов уже выбыло из строя и в запасе уже никого нет. Это всегда так бывает, сперва хвалят, а потом перестают, да, кроме того, стараются отыскивать дурные стороны.

Ну, да Бог с ними! Мы чисты перед собой, и лучшее мнение для нас – это наших же товарищей и наших начальников, т. е. моряков, а не других. Один Павел Степанович может вполне оценить наши труды, и его отзывы о нас и внимание, какое он оказывает нам, конечно, дороже всех мнений и отзывов других…

…По возвращении в Севастополь я нашел в нем ту же бурную и грустно тягостную жизнь, которую он терпит со времени начатия последнего бомбардирования; к несчастью, несравненные наши моряки, стоя, как прежде и как всегда, в первых рядах, постепенно и постоянно убывают, так что через несколько недель такого же бедствия их останется малая горсть, горсть героев, покрытый славою остаток исключительно морского гарнизона, решившегося умереть на стенах Севастополя тогда еще, когда они на помощь не рассчитывали.

Благодаря Бога, доблестный и обожаемый вождь этого геройского семейства – Нахимов, здоров и невредим; до сих пор бомбы и ядра как будто не дерзали до него касаться, и, дай Бог, чтобы так было до конца; трудно выразить, до какой степени во всем и везде выражается необходимость его присутствия, и до какой степени моряки наши кажутся убежденными, что Нахимов олицетворяет в себе стойкий и непоколебимый гений Севастополя.

История знает уже, как все чины Черноморского флота следовали и следуют этому примеру, и здесь слово все имеет действительно то обширное значение, которое исключений не допускает: как я ни доискивался и допрашивался особенных примеров мужества, самоотвержения и хладнокровия, я всегда приходил и прихожу к тому результату, что честь, достоинство и подвиги везде одни и те же, разница в том, что сегодня отличится один, а завтра другой. Как ни строг Павел Степанович в своих оценках, он всегда готов прочитать список всех ныне остающихся на бастионах, когда его спрашивают об особенных отличиях.

Как ни велика храбрость, покрывшая уже черноморских моряков вечною славою, нельзя не упомянуть, что почти выше этой доблести должна быть поставлена та почти мученическая жизнь, к которой все служащие на бастионах осуждены уже более восемь месяцев и которую они, быть может, проведут еще долго.

Нравственные мучения и физические лишения, которые наши моряки столь страшно долго переносят, превышают все то, что можно себе вообразить, если не видеть этого поближе. Довольно того, что в течение восьми месяцев при всех бывших переменах погоды никто одной ночи не спал раздетым, даже блиндажи составляют нововведение, которое считают блаженством в сравнении с тем, что было прежде.

Я не говорю уже о неумолкаемом треске орудий и разрывающихся снарядов, о нравственном беспокойстве всякого и невыносимой тягостности сознания о безвыходности настоящего положения. Как ни велики силы, воля и вера геройских защитников Севастополя, многие пострадали нравственно независимо от ран и контузий, о некоторых трудно упоминать потому, что они живы и свято продолжают свой долг…

Третья бомбардировка продолжается усиленно и легко быть может, что она окончится приступом. Для избежания могущих встретиться замешательств и затруднений я предписал, чтобы все женщины выехали из города, и приказал полицмейстеру следить, чтобы это было немедленно исполнено. Прошу гг. начальников морских команд употребить все зависящие от них средства для приведения этого в исполнение.