Павел Нахимов - Адмирал Ее Величества России

«Уж как-нибудь пойду; только позвольте!» – упрашивал настойчиво раненый. Спросив медика о состоянии здоровья больного, адмирал отправил его на бастион, однако с маскою на лице. Обойдя раненых, мы перешли в операционную залу и, между прочим, остановились около матроса, которому отнимали ногу.

Раненый терпеливо переносил операцию. Но, увидав адмирала, обратился к нему. «Ваше пр-во, а ведь это они нам за Синоп отплачивают!» – «Правда, братец, за Синоп», – отвечал адмирал. «Ну, уж и задал же я им Синоп!..» – отвечал матрос, сжимая кулак. Нахимов невольно вздохнул, и мы пошли дальше.

И знаете ли, при слове Синоп мне стало больно за Нахимова и вспомнился следующий случай. Во время Синопского дела я был на Сухумской эскадре и в начале декабря 1853 г. на шхуне «Смелая» возвратился в Севастополь. Конечно, все мы очень сожалели, что не имели счастия быть в Синопе, и с жадностью ловили все подробности и последствия этого дела.

Очевидцы рассказывали нам о сражении, о торжественном возвращении флота на Севастопольский рейд и проч., и при каждом рассказе Нахимов оказывался действительно бравым и распорядительным адмиралом, и все мы превозносили его донельзя.

B первый свободный день я отправился к Нахимову по праву знакомого. Он был очень любезен, жалел, что меня не было в Синопском отряде, и невольно увлекся, рассказывая о Синопе. «Только ужасно то, г. Ухтомский, – сказал адмирал, – что эта победа подвинет против нас войну, ибо англичане увидят, что мы им действительно опасны на море, и поверьте, они употребят все усилия, чтобы уничтожить Черноморский флот».

По изменившемуся звуку голоса адмирала и по выражению глаз несомненно было то, что Нахимов как бы винил себя в том, что он навлек или ускорил будущие бедствия войны.

И теперь, во время разгара Севастопольской битвы, простой матрос напоминает адмиралу о том, что, может, давно терзает его!

В настоящее время, когда имя Нахимова известно всем, его просили позволения снять с себя портрет, но он отказал решительно. «Помилуйте, это с чего-с! – горячился адмирал, – мы всем этим обязаны Мих[аилу] Петровичу, а не мне-с». Нужно заметить, что Нахимов очень любил и уважал покойного М. П. Лазарева.

Из всего сказанного видно, как высоко ставило Нахимова общественное мнение. Все мы, петербургские аристократы, приезжавшие в Севастополь за наградами, говорили, что Нахимов больше всех обратил их внимание, а почему он не имел назначения, которое бы этому соответствовало, отвечать не умею.

Мало того, в первые дни обороны от Нахимова была отнята всякая власть. Станюкович, назначенный вместо покойного Корнилова, прямо сказал Павлу Степановичу, чтобы он ни во что не смел вмешиваться…

…23-е октября.

Пасмурно и продолжительный дождь. Выстрелы редки. Всю ночь наши войска двигаются к Инкерману. С рассветом начнем дело.

Сегодня вечером г[енерал]-л[ейтенант] Даненберг встретился с Нахимовым у генерала Моллера. И когда Нахимов возвращался домой, то его догоняет Даненберг и начинает извиняться. «В чем-с?» – перебил его адмирал с удивлением. «В том, ваше превосходительство, что я еще не был у вас с визитом». – «Ну-с, – заметил Нахимов, рассердившись, – я вам должен сказать, что завтрашний день не будет никакого толку, потому что корпусный командир перед делом заботится о визитах, прощайте-с».

…На днях получена из С.-Петербурга просьба доставить материалы для биографии Нахимова. Что же, мы можем сообщить анекдоты. Нельзя же написать, что Нахимов неотступно просил кн. Меншикова о том, чтобы поставить башню в Камышевую бухту. Нельзя также написать, что Нахимов умолял Корнилова донести государю, что при первой опасности кн. Меншиков не может собрать 60 т. войска, как это было донесено государю. Корнилов, по званию ген[ерал]-ад[ъютанта], имел право донести, но не решился, хотя Нахимов тоже предлагал свою подпись…

По получении письма вашего, любезный друг Николай Федорович, я отправился к Станюковичу – объяснил ему все дело и просил взять против этого свои меры – а именно, во-первых, строго поверить, действительно ли провиантская часть довольствуется 10 тыс. порций, истребовав для сего от дистанционных начальников число всех людей, находящихся на батареях и в прикрытии; во-вторых, чтобы убавили винную порцию и производили бы двойную только в крайности; в-третьих, понудили бы крайне неисправного подрядчика свежего мяса Диковского, которого счеты со многими здесь лицами, мне кажется, очень нечисты.

Первое он исполнил, т. е. требует от дистанц[ионных] начальн[иков] числительность довольствующихся провизией; о втором по совещанию с кн. Менш[иковым] подал ему докладную записку, чтоб доставляли водку из Симферополя – водка в Симферополе действительно есть, но как доставить ее в Севастополь, я не знаю и не думаю, чтобы была возможность без вашего содействия.

А о мясе Станюк[ович] объявил мне, что Диковский, получивши от вас деньги, утверждает, что до декабря месяца он готов довольствовать команды свежим мясом, хоть по два фунта в день на человека – не верю я и этому и повторяю еще раз, что тут есть, несмотря на наше бедственное положение, какие-то грязные расчеты.

Вы, верно, предполагаете, что я имею какое-либо влияние на управление Севастополя. Напротив: менее, нежели кто-нибудь. Станюкович в большой дружбе с Камовским, советуется с ним обо всем, на каждом шагу поперечит мне и как будто боится, чтоб не отнеслось чего-нибудь ко мне.

Зная меня хорошо, вы, конечно, поймете, что я говорю это не из желания властвовать или управлять. Князь заперся на Северной стороне, ни во что не входит, и к нему нет никому доступа, а между прочим, по всему управлению, в особенности по городу и войскам, страшный хаос. Да простит Всевышний, если может, тому или тем, кто поставил нас в такое безвыходное положение.

У четвертого бастиона, т. е. на бульваре, неприятельские траншеи от нашего укрепления в 85 саженях. Против Малахова кургана неприятель быстро двигает свои траншеи вперед, цепь его стрелков расположена близ хутора 42-го экипажа, через несколько дней он поставит свои батареи на высотах Килен-балки, и тогда ни на рейде, ни на Северной стороне не будет житья.