Михаил Скобелев - Стою за правду и за армию!

На моей обязанности, как дежурного по полку, лежала приемка фуража от товарищества. Выйдя на площадь и осмотрев сено, я нашел его действительно никуда не годным и забраковал. Жидам же категорически объявил, чтобы они немедленно доставили хорошее сено, так как, в противном случае, оно будет куплено на счет товарищества.

Два жидка, поверенные «Когана и Горвица», размахивая руками и крича, очень развязно и нахально стали уверять меня, что сено прекрасное и лучшего быть не может, что точно такое сено у самого Великого князя принимают, что сколько уже прошло через их руки артиллерии и кавалерии – и все были очень довольны и благодарны им, что это только мы, казаки, такие требовательные и т. д. А когда все эти доводы ни к чему не привели, и я оставался при своем решении, то жиды стали даже меня стращать Коганом, который-де пожалуется Великому князю и мне достанется от Главнокомандующего за излишнее стеснение.

Меня, наконец, взбесили эти нахалы. «Ах вы, черти иродовы, – ишь, распетушились!» – крикнул я на них и отправился к командиру полка, чтобы доложить ему о забракованном сене. Полковник вполне одобрил мое решение.

Когда, вернувшись назад, я снова энергично приказал жидам немедленно привезти нам хорошее сено, один из них, с юркою, плутоватою физиономией, подошел ко мне очень близко и тихонько, но убедительно попросил принять дурное сено. «Ми вас будем благодарить!..» – многозначительно проговорил он. В то же время рука его незаметно опустилась в мой карман, и я почувствовал присутствие в нем двух полуимпериалов. Кровь бросилась мне в голову, рука машинально ухватилась за нагайку. «Ах ты, мерзавец, жидовская харя!..» – злобно крикнул я и с силой швырнул эти золотые монеты в подлую, противную морду Сруля. Вслед за этим плеть моя звучно вытянулась несколько раз по согнувшейся, костлявой, жидовской спине.

Взвизгнул испуганный иудей и со всех ног пустился наутек.

– Эй, станичники! Хорошенько его, подлеца! – крикнул я казакам.

Но жида уж и след простыл. Вскоре явился какой-то другой еврей, более приличный, отрекомендовался главным поверенным, очень вежливо извинился передо мной за поступок своего собрата и объявил, что другое, хорошее сено, будет немедленно доставлено…

На следующий день мы двинулись через Фратешти к Дунаю и заняли посты по реке ниже Журжева. 15-я Донская батарея, присоединенная к нашей бригаде, расположилась на позиции у самого берега. Никто нас не беспокоил – противника мы совсем не видели. И лишь глухие пушечные выстрелы, доносившиеся со стороны Рущука и Журжева, убеждали, что неприятель уже близко и отделен от нас только широкою полосой воды, которую предстояло нам преодолеть.

Полковой адъютант, ездивший в штаб Кавказской дивизии за приказаниями, вскоре вернулся и сообщил, что бригада наша опять выделена в самостоятельную единицу и ей приказано перейти в Александрию.

Потянулись мы опять на запад. Проходя возле Журжева, взоры всех внимательно устремились на южный берег Дуная, на котором, как раз против румынского города, красиво раскинулся со своими стройными белыми минаретами и грозными укреплениями турецкий Рущук. Но, за дальностью расстояния, город казался точно мертвый и только масса палаток, белившихся вблизи его, доказывала, что защитников крепости имеется немало.

В Александрии бригада разместилась бивуаком у самого города. Офицерство расположилось по квартирам. Здесь мы пробыли почти месяц. Отдохнули, привели в порядок поистасканные за поход вещи, подкормили лошадей, позаботились о снаряжении… Словом, отдых употребили с пользой.

Александрия – маленький, тихенький городок: две грязные, тесные гостиницы (вернее, кабачка), несколько отчаянных, развеселых домов, десятка три скверных жидовских лавчонок – вот и вся, так сказать, коммерческая часть города.

По улицам постоянно проходили разные войска – пехота, артиллерия и кавалерия, направлявшиеся к Дунаю. Мы, конечно, на правах как бы хозяев старались быть им полезными, быстро знакомились, угощали, чем могли, и расспрашивали про новости. Впрочем, все новости мы обыкновенно получали от жидов: эти пронырливые люди всегда первые знали, что затевается, предполагается.

Но, в общем, мы томились от бездействия!..

В первых числах июня в нашу бригаду прибыли новые боевые товарищи и вместе начальники – для нашего брата, субалтерна [118]: бригадный командир полковник Чернозубов [119]с дивизионерами – адъютант военного министра, ротмистр Мартынов, флигель-адъютант, штаб-ротмистр барон Корф, поручик барон Розен и войсковой старшина барон Штакельберг [120](первые два в наш полк, последние в 21-й). Офицерство наше, в особенности старшие сотенные командиры, рассчитывавшие на дивизионерство, встретили новых сослуживцев крайне недружелюбно, угрюмо. «Ишь, понаслали всяких паркетных моншеров [121]из Питера – баронов да адъютантов. Видывали мы таких: за наградами приехали у нашего брата отнимать… И без них дело сделаем!..» – ворчали некоторые сотенные командиры и холодно, сухо держали себя вначале с ними.

Вскоре, впрочем, новые сослуживцы своим прекрасным, искренним поведением и открытым, честным характером завоевали себе расположение всех офицеров, а впоследствии, под огнем, перед лицом смерти, где люди всех положений становятся равными, окончательно закрепились с ними самые тесные товарищеские отношения.

Почти одновременно с этими офицерами в город прибыл конвой Главнокомандующего – дивизион Лейб-гвардии казачьего полка, и все ждали проезда Его Высочества. По всему было видно, что армия приступает к решительным действиям, что мы накануне крупных военных событий. И действительно, 16 июня с быстротой молнии разнеслась по городу радостная весть об удачной переправе через Дунай дивизии Драгомирова. Глаза у всех весело заблистали, мы радостно поздравляли друг друга, оживленно рассказывались подробности переправы, и все с нетерпением рвались вперед.

17июня бригада наша двинулась к Зимнице и, в ожидании переправы, расположилась бивуаком на берегу Дуная. Через три дня, т. е. 21 июня, войдя в состав передового отряда генерала Гурко, мы переправились через понтонный мост на турецкую территорию у города Систова и через болгарские деревни Павло, Ебели и Трембеш совершенно спокойно дошли до реки Янтры, нигде – ни с юга, ни с запада – не встречая противника.

Радостное, теплое чувство испытывал я (да, вероятно, и каждый из нас), ступив в первый раз на правый берег исторической славянской реки. Сильно забилось молодое сердце, и душа рвалась все вперед-вперед, через суровые Балканы, в долину болгарской Марицы, к вратам еще более славянского Царьграда. Машинально снял я шапку и набожно перекрестился. «Дай-то Бог, – думалось мне, – скорее и с меньшими потерями добраться нам до Босфора… Уж теперь не выпустишь его из рук!.. Украду из гарема одну из жен султана, да к себе в станицу и повезу!..»