Валентин Рунов - Гений войны Скобелев. «Белый генерал»

Господа, в то самое время, когда мы здесь радостно собрались, там, на берегах Адриатического моря, наших единоплеменников, отстаивающих свою веру и народность, именуют разбойниками и поступают с ними, как с таковыми!.. Там, в родной нам славянской земле, немецко-мадьярские винтовки направлены в единоверные нам груди…

Я не договариваю, господа… Сердце болезненно щемит. Но великим утешением для нас – вера и сила исторического призвания России.

Провозглашаю, господа, от полноты сердца тост за здоровье государя императора!»

Эта речь Скобелева вызвала широкую огласку не только в самой России, но и в Европе. Правительство Австро-Венгрии высказало свое неудовольствие, расценивая слова Скобелева как вмешательство во внутренние дела империи.

Александр III также неодобрительно отнесся к высказываниям «белого генерала». По его приказу министр иностранных дел Гире принес австрийскому правительству «изъявления своего сожаления по поводу этой застольной речи Скобелева». В «Правительственном вестнике» было опубликовано соответствующее разъяснение.

В то же время нужно понимать, что выступление в ресторане Бореля было, вне сомнений, заранее обдумано Скобелевым. Об этом свидетельствуют не только воспоминания А. Ф. Тютчевой о состоявшемся накануне разговоре Скобелева с Аксаковым, но и другие данные.

Некоторым было известно, что в распоряжении Н. Н. Кнорринга имеется черновик этой речи, написанный рукой «белого генерала». В нем были набросаны тезисы, наиболее острые места выступления и даже сделаны пометки о том, когда следует взять в руку вместо бокала с вином стакан с водой.

Вполне вероятно, что в написании этой речи приняли участие И. С. Аксаков и граф Н. П. Игнатьев. Так, в дневнике бывшего военного министра Д. А. Милютина есть запись, что «после смерти Скобелева при разборе бумаг, оставшихся в его кабинете в Минске (где корпусные квартиры 4-го корпуса), нашли черновики политических речей, произнесенных Скобелевым в Петербурге и Париже, с пометками рукою Игнатьева. Все это странно, но не лишено вероятности».

После нашумевшего события в ресторане Бореля граф Валуев записал в своем дневнике: «Генерал Скобелев произнес на ахалтекинском обеде невозможную речь. Он начинает походить на испанского генерала, с будущим пронунсиаменто (в Испании и странах Латинской Америки государственный переворот. – Авт.) в кармане».

После этого Скобелева в кругу друзей даже начали называть «генерал от пронунсиаменто», что, безусловно, могло стать известно и властям. Те же, чтобы сгладить впечатление о речи генерала, предложили ему незамедлительно взять заграничный отпуск.

Приехав в Петербург, М. Д. Скобелев был принят императором.

Во время приема Александр III поинтересовался, чем генерал намерен заняться в ближайшее время. Скобелев ответил, что хочет просить высочайшего разрешения уехать в отпуск за границу, чтобы поправить расстроившееся здоровье.

– Сейчас не время вам, молодому генералу, покидать родину, где намечены большие реформы в армии, – сказал император.

– Дай бог удержать армию на той высоте, на которую ее поставили император Александр Николаевич и граф Милютин, – ответил Скобелев.

Услышав эти слова, император с трудом смог сдержать себя, чтобы не разгневаться.

– Время движется вперед неумолимо, – сказал он. – Мы не можем ориентироваться только на те достижения, которые были в прошлом. Нужно думать о будущем, и вам, генерал, это должно быть понятно, как никому другому.

Аудиенция заняла немного времени, и император, сославшись на неотложные дела, начал прощаться.

Рассказывая об этой аудиенции Д. Д. Оболенскому, Михаил Дмитриевич пожаловался, что его даже не позвали завтракать к высочайшему столу, что было принято в отношении всех прибывших в Петербург для представления императору.

– Сейчас же еду к военному министру, – сказал Скобелев. – Если мне не дадут отпуск за границу, я сегодня же подам в отставку.

Далее Д. Д. Оболенский, объясняя причины неприветливого приема Скобелева императором, писал:

«Такому нелюбезному приему способствовали разные сплетни, а также то, что одновременно со Скобелевым в Петербург приехал московский генерал-губернатор В. А. Долгоруков. Он рассказал, что в Москве народные массы встречали Скобелева с энтузиазмом… Приехав в Петербург, Долгоруков довольно ехидно рассказывал, что видел Бонапарта, возвращающегося из Египта. Это также дошло и не понравилось. Уж очень хотела затмить Скобелева яхт-клубная компания, те военные, которые делали поход так неудачно против текинцев до Скобелева».

Вскоре после приема у императора Д. Д. Оболенский зашел к Михаилу Дмитриевичу во дворец Белосельского, и, к удивлению своему, увидел Скобелева в штатском платье: в сером костюме и серой шляпе на голове.

«Я, признаюсь, испугался, вообразив, что он вышел в отставку, – позже записал князь.

– Что это значит? – спросил он.

– Я получил отпуск и сейчас еду на поезде в Париж, – с веселым видом ответил Скобелев. – А в день отъезда мы уже имеем право надевать штатское платье.

В комнате суетились слуги, укладывая вещи и унося чемоданы.

Пока мы на прощание разговаривали, доложили, что прибыл фельдъегерь из Гатчины.

– Зови, – приказал Скобелев.

В дверях появился фельдъегерь.

– В чем дело? – поинтересовался Скобелев.

– Ваше высокопревосходительство, – доложил тот. – Государь император приглашает вас завтра к семи часам к обеденному столу.

– Очень сожалею, что не смогу быть. Сейчас уезжаю за границу, – очень хладнокровно сказал Михаил Дмитриевич и, глядя в удивленное лицо фельдъегеря, повторил:

– Доложи, что не могу быть, уезжаю.

И тут же, попрощавшись с нами, уехал на поезд.

Происшествие это, конечно, заставило заговорить весь Петербург и не улучшило отношение к Михаилу Дмитриевичу государя Александра III…

В конце января 1882 года, взяв по настоянию правительства заграничный отпуск, М. Д. Скобелев отправился в Париж, где у него было много друзей. Там он произнес очередную речь, вызвавшую громкий политический скандал. Это произошло 5 февраля на встрече Скобелева с сербскими студентами, которые преподнесли ему благодарственный адрес как освободителю Балкан и их отечества от османского ига. Тогда растроганный Михаил Дмитриевч, в частности, сказал:

– Мне незачем говорить вам, друзья мои, как я взволнован, как я глубоко тронут вашим горячим приветствием. Клянусь вам, я подлинно счастлив, находясь среди юных представителей сербского народа, который первым развернул на славянском востоке знамя славянской вольности. Я должен откровенно высказаться перед вами – я это сделаю.