Макс Хейстингс - Вторая мировая война. Ад на земле

Ее муж Рафаэль уцелел, но потерял почти всех своих родных. Спасшиеся несколько недель ютились в горных пещерах, осваивая навыки, о которых Загари прежде не имели и понятия: разжигали костры, сооружали примитивные убежища, практически не получая помощи от местных, которых волновала собственная участь, а к горожанам крестьяне не испытывали особого сочувствия. «Каждую мелочь приходилось выпрашивать, словно милостыню». Когда немцы их все-таки обнаружили, всех мужчин увели на принудительные работы. «Одного схватили, когда он пытался выкопать из-под развалин свою мать». После многих месяцев таких страданий Загари сумела спуститься с гор вместе с обоими детьми и сохранив при себе шкатулку с драгоценностями. Какой-то немец на грузовике сжалился над ними и подвез до Рима. «Мы въехали через ворота Сан-Джованни. Я будто во сне очутилась: дети спокойно гуляли, играли с нянями. Война – словно далекий гул. Все спрашивали, откуда мы такие явились. Никто не мог взять в ум, что мы из Сконтроне, там погибло девять членов нашей семьи. В отеле «Корсо», где швейцар узнал нас и постарался помочь, кто-то из постояльцев заявил, что не станет селиться в этой гостинице, если тут будут принимать таких оборванцев, как мы».

Богатство Загари избавило их от худших лишений. Большинство итальянцев такого подспорья не имело. Морозной зимой 1944 г. болезни и недостаток еды и топлива погубили множество гражданских, в первую очередь детей. Осиротевшая мать вспоминала: «Вдруг моей девочке стало плохо. Врач поставил диагноз: колит. Смерть наступила после пяти часов неописуемых мучений. В доме стоял пронзительный холод, Джиджето [муж] побежал и купил бутылки, чтобы налить в них горячую воду. Я положила малышку в нашу постель, обложила бутылками, прижала ее к себе. “Джиджето! – взмолилась я. – Сантина не умрет!” Но она умерла». Многие люди, чьи дома были разрушены или кого попросту выгнали из домов, вернулись к первобытному существованию в горах. Пережившая это девочка описывала: «Холод и сырость пещеры пробирали до мозга костей. Мама съежилась в углу, прижимая к себе трехмесячного братика. Она велела мне спуститься в город и позвать врача. Я бежала как заяц, но его не оказалось дома, он был у подесты, чей сын тоже болел с высокой температурой, как и мой брат. Наконец, доктор появился и выписал мне рецепт, но не поделился лекарствами, которые у него имелись. Он обещал прийти к нам, но, пока добрался, братик уже умер. Мать в отчаянии говорила: “Мой малыш умер, потому что я ничего не ела и молоко у меня испортилось”. Она – лишь одна среди миллионов» 59.

Люди, выселенные из домов, эвакуированные и согнанные с привычных мест, большую часть войны провели в напряженном ожидании: ордеров на вселение, визы для выезда или въезда в страну, возможности бежать из опасного места, разрешения тронуться в путь. Розмари Сэй, англичанка двадцати одного года от роду, сумевшая ускользнуть из немецкого лагеря в Виши, на много недель застряла в Марселе с такими же беженцами: «Грустно было видеть, сколько ума и способностей растрачивается зря в этих бесконечных отсрочках. Будущее становилось все мрачнее. Кто получил все-таки визу, кого схватили, кто, положившись на удачу, укрылся в сельской местности. Каждого отлучившегося ждали с нетерпением, но, если он не возвращался, о нем вскоре забывали» 60.

Украинского подростка Стефана Куриляка немецкие оккупационные власти отправили на Запад, работать на фермеров в Австрийских Альпах. Он попал в семью набожных католиков Клаунцеров. При виде своего нового работника фрау Клаунцер расплакалась, и украинский паренек, сам не зная почему, прослезился вместе с ней. Потом ему объяснили, что сын Клаунцеров только что погиб на Восточном фронте. Одними губами фрау Клаунцер повторяла фразу, которую даже Стефан при своем скудном немецком мог понять: «Гитлер – плохой. Гитлер – плохой». Со Стефаном обращались хорошо, по-доброму. Он работал на семейной ферме и неплохо жил там до конца войны. Хозяева просили его и потом остаться с ними на правах члена семьи, но он отказался 61.

Далеко не ко всем судьба оказалась настолько благосклонна. Четырнадцатилетний польский еврей Артур Познанский вернулся однажды в октябре 1942 г. в гетто города Пиотрков со стеклодувной фабрики, где работал вместе с младшим братом Ежи, и ему сунули в руку скомканную записку от матери: ее, как и многих других, отправили в концлагерь. «Нас увозят. Помоги тебе Господь, Артур! Мы ничем не сможем тебе помочь, и что бы ни случилось, присматривай за Ежи. Он совсем еще ребенок, больше у вас никого нет, будь ему и братом, и отцом. Прощай!» Артур, до слез растроганный, твердил: «Да, я буду о нем заботиться! Я все сделаю!» А потом спросил себя: «Но как? Я одинок и беспомощен». Конец войны мальчики встретили в разных концентрационных лагерях, за сотни километров друг от друга, но чудом остались живы, а все остальные в их семье погибли 62.

Англичане перенесли шесть лет скудного снабжения по карточкам и периодических массированных бомбардировок. Ночные отключения света угнетали также психологически. И все-таки жизнь на островах под руководством Черчилля была куда лучше, чем на Континенте, где правили бал насилие и голод. Британия, как и США, была защищена от непосредственного соприкосновения с врагом морем, здесь сохранялась какая-никакая личная свобода и даже благосостояние. А привилегированные британцы и вовсе не утратили своих привилегий. «Вот еще что необычно в этой войне: люди, которые не хотели в нее влезать, так и не были вовлечены» 63, – отмечал впоследствии писатель Энтони Пауэлл.

Разумеется, не были вовлечены только представители узкого социального слоя. За неделю до Дня «Д», когда 250 000 молодых англичан и американцев готовились к броску на Атлантический вал Гитлера, Ивлин Во записал в дневнике: «Проснулся полупьяным и с толком провел утро: сперва подстригся, потом сверял цитаты в Лондонской библиотеке, которая все еще не приведена в порядок после бомбардировки, навестил Нэнси [Митфорд, в принадлежавшем ей книжном магазине]. За ланчем снова напился. Поехал в “Бифштекс” [клуб], в который я недавно записался, потом в “Уайт” [тоже клуб], еще портвейна. В алкогольном дурмане добрался до Ватерлоо, сел на поезд до Эксетера и большую часть пути проспал» 64.

Во нельзя считать типичным представителем круга или класса: большинство друзей, с которыми он кутил, были в Лондоне на побывке, год спустя некоторые из них уже были мертвы. Вскоре после этой дневниковой записи немцы пустят в ход «оружие возмездия», и без того уставшие от войны британцы вновь начнут погибать под бомбами. Но если жизнь в Нью-Йорке или Чикаго была намного безопаснее и комфортнее, чем в Лондоне и Ливерпуле, то и лондонцы могли чувствовать себя счастливыми по сравнению с обитателями Парижа, Неаполя, Афин, любого города Советского Союза или Китая. Домохозяйка из Ланкашира Нелла Ласт в октябре 1942 г. задумывалась над тем, как мало ее до сих пор затронули военные тяготы и лишения, если вспомнить хотя бы, что Сталинград был на три четверти разрушен при первом же воздушном налете. «У нас есть крыша над головой, еда, тепло, а у миллионов людей ничего этого нет. Какую цену предстоит за это уплатить? Мы не можем рассчитывать, что нам и дальше удастся отсидеться. Сегодня я поглядела на соседского младенца и вдруг поняла, почему многие сейчас не хотят рожать детей. Столько разговоров о новом мироустройстве, о том, что будет после войны, а кто помнит о страданиях, о муках, которые еще предстоят, прежде чем все кончится?» 65