Макс Хейстингс - Вторая мировая война. Ад на земле

В этом заключается разительный контраст между мотивировками народов Европы и Азии, которые надеялись в качестве награды за победу добиться социальной и законодательных реформ, и побуждениями сограждан Рузвельта, в целом довольных общественным устройством своей страны. Журналист из The New York Times саркастически отзывался об американских солдатах: «Английский чай и красное французское вино лишь укрепили их в первоначальном убеждении насчет превосходства Америки над Европой» 40. Эрни Пайл, беседовавший с американскими солдатами перед вторжением на Сицилию, подтверждал, что все они мечтали как можно скорее вернуться домой: «Это до нестерпимой тоски долгожданное будущее у каждого идущего в бой человека свое: вновь свидеться со “своей старухой”, поступить в университет, покачать на коленях ребенка, вновь стать лучшим коммивояжером в своем округе, хоть разок еще проехаться за рулем грузовика по Канзасу или же просто погреться на солнце с южной стороны домика в Нью-Мехико. Из этих частных надежд и мечтаний, а не из сколько-нибудь ясного представления о физической боли и количестве потерь и складываются ужас перед войной и тревога за близких» 41.

Но, когда настигает физическая боль, мечта вернуться домой перерастает в одержимость. Дороти Биверс, медсестра, служившая в армии США, написала письмо под диктовку молодого капитана, красавца, лишившегося в бою и ног, и рук. И все же в его голосе прорывалась радость, когда он произнес: «Я еду домой» 42. Помощнику американского пулеметчика Дональда Шу оторвало руку, и раненый принялся бегать кругами, истерически выкрикивая: «Меня отправят домой! Слава Богу! Я еду домой!» 43Солдат, получивший от невесты отставку (такие письма в американской армии прозвали «Дорогой Джон»), признавался корреспонденту: «Все, кто утверждает, будто любят своих жен, лгут… Мы влюблены в свои воспоминания о лунных ночах, о красивом платье, аромате духов или случайной песенке» 44.

Нарастало ощущение одиночества, хотя вокруг находились тысячи соотечественников, таких же солдат. «Сколько же здесь одиноких солдат, – писал Джон Стейнбек из Лондона в 1943 г., наблюдая английских рядовых на улицах британской столицы. – Сама их походка, вялое шарканье, они словно чего-то ищут или ждут – они, пожалуй, скажут, что ищут девчонку, хоть какую-нибудь девчонку, но в действительности это не так. Хотя солдаты частенько болтают о женщинах, в постоянном напряжении и тяжелейших неудобствах фронтовой жизни возникает тяга к наиболее простым удовольствиям, среди которых едва ли значится секс» 45. Подполковник морской пехоты США, служивший в южном регионе Тихого океана, мечтал о том, как будет жить по возвращении домой: «Я снова надену пижаму. Слопаю несколько яиц, запью литром молока. Не мешало бы принять горячую ванну, и не одну. А главное – напоследок: буду целый день сидеть на унитазе и сливать бачок, просто чтобы послушать, как журчит вода» 46.

Интересно сопоставить эти скромные мечты, присущие большинству защитников демократии, с воинским энтузиазмом гитлеровцев, особенно из эсэсовских частей, которые сохраняли на удивление боевитый дух вплоть до последних месяцев войны. Итальянка родом из Америки писала со смешанным чувством оторопи, восхищения и неприязни о двух немецких офицерах, с которыми она познакомилась в 1943 г.: «До крайности специфические особи человеческого рода: профессиональные военные. Обоим нет и двадцати пяти, оба воевали в Польше, Франции, России и вот теперь в Италии. Один из них, выслужившийся из рядовых, в течение полугода командовал отрядом русских перебежчиков. Невозможно передать, с каким глубочайшим убеждением в голосе он твердил нам усвоенные им доктрины: Великая Германия, превосходство нордической расы, Германия вступила в войну вынужденно, после многократных попыток Гитлера заключить с Англией мир. Он полон гордости за свой народ и своих солдат и до сих пор непоколебимо верит в победу» 47.

Одна из загадок истории: каким образом немецкая армия, в основном состоявшая из мобилизованных солдат, то есть таких же гражданских, как и сражавшиеся против них солдаты западных союзников, всякий раз ухитрялась доказать свое превосходство? Отчасти это объясняется высочайшим профессионализмом офицерского корпуса и военной доктриной: из столетия в столетие Германия производила замечательных солдат, и при Гитлере их боеспособность достигла кульминации, хотя и на службе столь мерзкому делу. Кроме того, тираническое принуждение играло в немецкой армии почти такую же существенную роль, как в армии Сталина. Немецкий солдат знал, что бегство с поля боя или попытка дезертирства караются смертью, и чем ближе становился крах нацистской империи, тем чаще применялась эта суровая мера. В вермахте расстреливали гораздо реже, чем в советских войсках, но к 1945 г. число казней составляло уже десятки тысяч. Руководство союзников, не имея таких рычагов принуждения, зачастую жаловалось именно на то, что даже дезертиров нельзя приговорить к смерти.

Наиболее существенный вклад в упорное сопротивление внесла сплоченная группа убежденных фанатиков-нацистов, в особенности подразделения СС. За десять лет гитлеризма выковались замечательные молодые вожди и воины. Даже когда стало очевидно, что весы склоняются не в пользу Германии и это движение уже не остановить, многие немцы шли на неслыханное самопожертвование в усилии спасти свое отечество от возмездия русских. Далеко не каждый в вермахте был героем: в 1944–1945 гг. все больше солдат проявляло готовность и даже желание сдаться. Но в целом дух немецкой армии был схож с духом русской и японской армий, радикально отличаясь от британского и американского. За возможность сохранить кое-какие гражданские свободы и право выбора, за отказ жестоко наказывать любое проявление слабости западным армиям приходилось расплачиваться: их солдаты с куда меньшей готовностью шли на гибель. Недостаток героизма компенсировался наращиванием огневой мощи.

Николай Белов, сражавшийся в Красной армии, записывал в дневнике под конец 1942 г. «Вчера получил от Лидочки целую пачку писем. Чувствуется, что ей тяжеловато одной с малышами» 48(31.12.1942). Едва ли капитан Белов понимал, насколько «тяжеловато» его жене. Во многих странах в ту войну мирное население страдало не меньше солдат. Румын Михаил Себастиан не бывал на фронте, но в декабре 1943 г. записывал: «Все личное накрыто тенью войны. Ее жуткая реальность заслоняет все. А мы – где-то вдали, забытые даже нами самими, с нашей померкшей, съежившейся, летаргической жизнью, словно ждем возможности очнуться от сна и вновь начать жить» 49. Хотя потери России и Китая существенно искажают общую картину, можно все же утверждать, что в целом с 1939 по 1945 г. погибло больше гражданских, чем вооруженных участников конфликта. Само выражение «на домашнем фронте» кажется издевательством в контексте СССР, где десятки миллионов оказались в положении, которое описывает сражавшийся в сентябре 1942 г. на Украине партизанский комиссар Павел Калитов, заглянувший мимоходом в деревню Климово: «Бледная, худая женщина сидит на скамье с младенцем на руках, рядом девочка лет семи. Она плачет, несчастная. Что вызвало эти слезы? Чего бы я ни отдал, лишь бы помочь этим беднягам, унять их боль» 50.