Макс Хейстингс - Вторая мировая война. Ад на земле

Это письмо подтверждает, что моряки проявляли не больший стоицизм, чем пехотинцы. «Я сыт всем этим по горло, – писал жене морской казначей Джекки Джексон, служивший в мае 1941 г. на Средиземном море. – Грязь непролазная, мухи, жара, а главное – от тебя ни весточки» 5. Он жалуется, что за полтора месяца получил одно лишь письмо, «самое грустное, какое я получал в жизни. И еще телеграмма, из которой следует, что дом разрушен. Сама понимаешь, как мне важно почаще узнавать что-то о тебе и вместе с тем как я боюсь этих вестей: не оказались бы еще хуже. У нас тут жуткие дела творятся, странно, как я до сих пор уцелел». Нетрудно понять, почему люди вроде Уинстона Черчилля, Джорджа Паттона или пилотов Mustang и Spitfire – замкнутая привилегированная каста – получали удовольствие от войны. Столь же понятно, как мало удовольствия получали от нее русские солдаты, китайские крестьяне, польские евреи или греческие фермеры.

Большинство призванных из запаса упорно цеплялись за свой статус случайных и временных солдат: они выполнят тяжкий и неприятный долг, а затем вернутся к нормальной жизни. Двадцатичетырехлетний лейтенант Шотландских пограничных войск Питер Уайт, участвовавших в боях против немцев, прикидывал: «Чтобы превратить одетого в форму гражданского в настоящего солдата требуется лет семь. Наше положение кажется нам и смехотворно нереальным, и до ужаса реальным в одно и то же время. Утешает лишь мысль, что бедолаги, с которыми мы деремся, чувствуют себя не лучше, хотя они, конечно, сами все это затеяли» 6. Джон Херси писал о морских пехотинцах на Гуадалканале: «Форма, бравада – все лишь внешнее. Обычные американские парни. Им ни к чему была ни эта кампания, ни эти джунгли. Вчерашние мальчишки из лавочек, дорожные рабочие, банковские служащие, школьники – хорошие, чистые мальчики, отнюдь не убийцы».

Капрал британских ВВС Питер Бакстер сокрушался: «Мое поколение тратит лучшие годы жизни на поганое дело войны. Мы достигли зрелости и теперь гнием и распадаемся в эти потерянные годы. Мертвящее, парализующее влияние службы сгубило мою молодость» 7. Многие юноши впервые покинули родной дом и возмущались неудобством и унизительностью казарменной жизни. Фрэнк Нови, двадцати одного года, первую ночь на действительной службе провел на сборном пункте в Лидсе. «Стоило нам прилечь на соломенные тюфяки, и со всех сторон понеслись жалобы. Мой матрас оказался чудовищно жестким, подушки не было, зубы ныли, а вскоре разболелась и голова. Я изнемог, был близок к отчаянию. Хотелось спать, но мешали мысли о доме, обо всем, что я оставил, чего лишился, – и так по кругу, до бесконечности. Порой я готов был заплакать, но не смел» 8.

Рекруты быстро обрастали новой кожей. Лео Ингленд запомнил, как однополчанин весело перешучивался с продавщицей в YMCA, а затем обернулся к Лео и с удивлением сказал: «Никогда прежде не флиртовал с девчонками! Всего пятый день в армии, а смотри-ка, научился» 9. Ингленд подтверждает, что и он, и его товарищи, надев мундиры, почувствовали себя новыми людьми, «более уверенными в себе». Рафинированных интеллигентов шокировал примитивный казарменный юмор. Американцы все подряд именовали дерьмом, про труса непременно говорили, что он обосрался, а гражданский, увиливающий от службы, соответственно, именовался засранцем. Без мата ни одно предложение не клеилось: растакие-то офицеры приказывали рыть растакие-то окопы, прежде чем выдать солдатам растакой-то паек или поставить их в растакой-то караул. Самые тонкокожие новобранцы перенимали солдатские обороты речи, но в офицерских столовых и клубах все еще соблюдались джентльменские правила, и все же культурные люди страдали, попав в мир, где литература, искусство и музыка не имели никакой цены. Капитан Красной армии Павел Коваленко как-то вечером писал: «После обеда я сел почитать Некрасова. Господи, когда же я смогу провести столько времени, сколько мне бы хотелось, наслаждаясь Пушкиным, Лермонтовым, Некрасовым! При виде фотографии молодого Толстого в офицерской форме слезы чуть не задушили меня» 10.

Капитан Валлийской гвардии Дэвид Эллиот, вернувшись в английскую казарму после недельной побывки дома, впал в депрессию: «Чудовищная скука, чудовищная узость и мелочность полковых разговоров. Все это приобретает смысл только в пору сражений, а так – ни милосердия, ни любви, ни верности. Большинство офицеров (не скажу про рядовых) – попросту балованные дети» 11. Будущие пилоты наслаждались летной подготовкой, осваивая воздух, но едва ли кто-то получал удовольствие, обучаясь на пехотинца. Рядовой первого класса «Рыжик» Томпсон, уроженец штата Нью-Йорк, чувствовал, как превращается в орудие с определенным набором навыков: «Научился прятать голову, быть настороже, смотреть, прислушиваться, окапываться» 12. Каждый солдат научился по команде хватать оружие и вставать в строй, понятия не имея, куда и зачем его поведут. Не знать ничего, кроме того, что видишь непосредственно перед глазами, считалось нормой. В 1942 г. девятнадцатилетний уроженец Миссури Тони Муди, проходивший обучение в Северной Каролине, заявил, что он и его товарищи не гонятся за славой, «так что будем надеяться, с нами ничего не стрясется» 13.

Из-за нехватки людских ресурсов призывали тех, кто вовсе не годился для военной службы.

«Товарищи мои были по большей части из Йорка и Ланкастера, – писал восемнадцатилетний английский солдат Рон Дэвидсон. – 1930-е гг. были голодными и трудными, а в результате одни молодые люди выросли физически нездоровыми, другие остались неграмотными. Я видел парня, совершенно негодного, энуретика, дебила – армейские врачи, разумеется, аттестовали его по первой категории! Он едва-едва мог самостоятельно одеться, но военная сбруя была ему не по зубам, приходилось нам его запихивать в обмундирование. Мы расстилали и его постель, как положено, но спал он на полу, потому что каждую ночь мочился. Премудрые командиры сочли, что причиной тому лень и симуляция, и взялись его “взбодрить”. Здоровенный сержант-инструктор гонял его перед казармой, вопя ему в ухо подлейшие непристойности» 14.

Этого бедолагу в итоге все же списали, но в большинстве пехотных подразделений имелась парочка неадекватных новобранцев, поведение которых в бою могло оказаться, мягко говоря, непредсказуемым. Англичанин Уильям Чэппел на военную службу пошел добровольно, однако так и не избавился от тоски по гражданской жизни, от которой был так жестоко оторван: «Я смирился с этой жизнью. Смирился с утратой дома, крахом карьеры, с тем, что моя мама ранена осколком бомбы, что разметало во все стороны друзей и разрушились отношения, которые я так долго и заботливо выстраивал. Но я по-прежнему тоскую обо всем этом. Хочу шоколада и валяться в постели, хочу горячую ванну, разнообразную, вкусную еду, хочу, чтобы вокруг были мои вещи. Ноги болят, форма надоела, надоели товарищи, вся эта скука и бессмыслица армейской службы. Скорее бы с этим покончить! Я даже немного завидую погибшим» 15.