Роберт Гейтс - Долг. Мемуары министра войны

Следуя распоряжениям президента в том, что касалось «внутренней кухни» Пентагона, я использовал публичные выступления в качестве министра обороны, чтобы предупредить американцев о последствиях значительного сокращения возможностей министерства обороны. В своей речи в Нотр-Даме [140]22 мая я сказал, что мы не должны снижать нашу способность и нашу решимость противостоять потенциальным угрозам и вызовам, поскольку они в конечном счете рано или поздно станут суровой реальностью. «Если история – и религия – нас чему-то и учит, так это тому, что в мире всегда будет зло, что люди агрессивны, склонны подавлять других, стремятся утолить жажду богатства и власти, захватить чужие территории или навязать идеологию, основанную на подчинении других и отрицании свободы для мужчин и женщин». Я заявил, что поддерживаю «мягкую» власть, дипломатию и развитие, но напомнил, что «твердой гарантией от агрессоров, диктаторов и террористов в двадцать первом веке, как и в двадцатом, выступает военная мощь, то есть численность, боеготовность и глобальность вооруженных сил Соединенных Штатов».

Два дня спустя я выступал в Американском институте предпринимательства [141], консервативном «мозговом центре» в Вашингтоне; его представители резко критиковали мои предыдущие сокращения военного бюджета. По иронии судьбы, на сей раз именно я говорил в АИП об опасности дальнейших сокращений расходов на оборону. Я сказал аудитории, что провел последние два года в попытках подготовить Пентагон к неизбежному урезанию оборонного бюджета. Если взглянуть на программы модернизации, заявил я, «пресловутый низко висящий плод – то есть вооружение и программы, которые считаются наиболее сомнительными, – уже не только сорвали, но и раздавили, если не сказать растоптали». Остались лишь насущные потребности. Эти программы, предупредил я, нужно сохранить любой ценой, «если, конечно, политическое руководство нашей страны не рассматривает возможность кардинального уменьшения роли Соединенных Штатов» в обеспечении глобальной безопасности. Я призвал избегать тотальных сокращений – «простейшего и политически целесообразного подхода как внутри Пентагона, так и за его пределами» – и сказал, что предстоящие решения по бюджетным расходам должны опираться на «жесткие, но взвешенные варианты», учитывающие приоритеты, стратегии и риски. Хуже всего – значительно сократить бюджет, сохранив существующую структуру вооруженных сил; это приведет, заметил я, к своего рода «выхолощенной» армии конца 1970-х – плохо обученной, плохо оснащенной и плохо подготовленной. Пентагону следует быть честным с президентом, конгрессом и американским народом: сокращение расходов на оборону означает, что теперь у нас меньше возможностей делать что-либо полезное. «Уклоняться от обсуждения рисков и последствий – и от жестких решений, из него вытекающих, – я предлагаю считать управленческой трусостью».

Ревизия военных программ завершилась уже под руководством Панетты и Демпси, была предложена «дорожная карта» дальнейших сокращений. Эта ревизия оказалась критически важной, поскольку закон о бюджетном контроле, принятый конгрессом и подписанный президентом в августе 2011 года, декларировал сокращение расходов на оборону на 485 миллиардов долларов в течение десяти лет, и в результате «бюджетного секвестра» сулил армии дополнительные урезания почти на 600 миллиардов долларов. Математика, а не стратегия, в конце концов одержала верх.

Как я отмечал выше, система глобальной безопасности становится все более комплексной и непредсказуемой, в некоторых случаях «прорывается» региональными кризисами и постоянно «разнообразит» военные проблемы и вызовы. Военные возможности наших давних союзников быстро снижаются, а возможности потенциальных противников неуклонно растут. Тем не менее потребности и обязанности США в сфере безопасности остаются глобальными. Прежде значительное сокращение расходов на оборону после крупных конфликтов, в том числе после окончания «холодной войны», проводилось потому, что мир, как казалось, меняется к лучшему – по крайней мере, в краткосрочной перспективе. Но в 2011 году ни положение в мире, ни состояние наших вооруженных сил не оправдывали существенное уменьшение расходов на оборону.

Проблема с оборонным бюджетом, на мой взгляд, заключалась не в суммах, а в том, как тратятся средства. Нельзя сказать, что у нас слишком много самолетов, кораблей, подводных лодок, танков и солдат; скорее, мы «впихиваем» все доступные технологии во все предметы военного снаряжения, а затем вдруг выясняем: оказывается, они настолько дорогие, что мы можем приобрести их лишь в небольших количествах. Пентагон не соблюдает служебную дисциплину, у него хватает программ, которые откровенно фантастичны, просрочены или чрезмерно дороги. Мы расходуем чересчур много денег на снаряжение и услуги, которые имеют только косвенную ценность (если имеют вообще) для военного потенциала страны. Конгресс требует от военных ведомств содержать лишние базы и объекты и закупать технику, которая больше не нужна войскам или попросту устарела. И расходы на содержание военнослужащих, набираемых в вооруженные силы по принципу добровольности, тоже стремительно растут: одни траты на здравоохранение увеличились за последние десять лет примерно с 12 до почти 60 миллиардов долларов.

Мои попытки в 2009–2011 годах урезать или ликвидировать «слабые», избыточно дорогие и ненужные программы и отыскать «эффективные решения» сводились, по сути, к стремлению организовать оборонный бюджет более рационально, чтобы больше денег вкладывалось в развитие реального военного потенциала. Если бюджет сократят, а проблемы, которые я только что описал, предпочтут «не заметить», нас ожидают катастрофы и трагедии. И когда начнется следующая война – а она непременно начнется, – наши мужчины и женщины в военной форме заплатят страшную цену за управленческую трусость, политическую ограниченность и недальновидность.

Я уступил в дискуссии по Ливии. И проиграл битву за бюджет. Предыдущие четыре года были непростыми, но в целом успешными. Зато в последние шесть месяцев моего пребывания в должности все как будто складывалось против меня.

С начала 2011 года мы пытались урегулировать продолжающиеся внутрииракские разногласия по составу правительства, боролись с увеличением числа нападений на наше посольство и другие цели (террористы использовали полученные от Ирана самодельные ракетные снаряды, сокращенно СРС) и строили планы военного присутствия США в Ираке после 2011 года.

СРС, конечно, не угрожали тем успехам в обеспечении безопасности, которых нам удалось добиться, но они вполне могли увеличить число потерь американского контингента; вдобавок их применение показывало, что местные экстремисты при поддержке Ирана осознанно выцеливают наших военных и дипломатов. Иракцы почти не старались остановить нападения. В январе в ходе видеоконференции я спросил генерала Остина, нашего командующего в Ираке с предыдущего сентября, обладает ли он необходимыми полномочиями для преследования и уничтожения тех, кто выпускает по нас СРС. Он ответил, что многократно беседовал с иракцами, но результата до сих пор нет, и, наверное, следует взять эту миссию на себя. Я сказал: «Если представится возможность, действуйте без колебаний». И попросил составить для меня список мер, которые возможно предпринять против иранцев и их приспешников в Ираке. Война с Ираном из-за его ядерной программы меня не прельщала, но я не собирался терпеть тот факт, что иранцы убивают наших солдат в Ираке.