Роберт Гейтс - Долг. Мемуары министра войны

Партийный паралич, который мы наблюдаем сегодня, является результатом перемен – структурных, исторических, отчасти неподвластных правительству, – которые происходили на протяжении нескольких десятилетий, и ситуацию не исправить, просто поменяв состав конгресса. Во-первых, избирательные округа теперь сугубо партийные, благодаря чему почти все места в конгрессе – возможно, за исключением 50 или 60 из 435, – «навечно» закреплены либо за Республиканской, либо за Демократической партией. В итоге избирательные кампании превратились в партийные праймериз [145], на которых кандидатов вынуждают соответствовать «глубинным» элементам партийной идеологии.

Чтобы справляться с наиболее трудноразрешимыми и сложными вызовами, нужна последовательная стратегия, которую будут реализовывать несколько президентов и созывов конгресса подряд. А для этого требуется двухпартийность. Лучший исторический пример здесь – «холодная война», когда, несмотря на значительные расхождения в тактике и действиях, основные «контуры» стратегии сдерживания СССР оставались неизменными при девяти сменявших друг друга президентских администрациях, которые представляли обе политические партии. Ныне же партия, побеждая на выборах, стремится навязать другой стороне свою программу, прибегая к грубому политическому давлению. Компромисс пал жертвой времени, как и двухпартийная стратегия и политика, которая может и должна оставаться стабильной на протяжении ряда лет, дабы успешно преодолеть стоящие перед страной проблемы.

Вопреки общепринятому мнению, об уменьшении влиятельности «центров власти» конгресса стоит пожалеть, особенно председателям комитетов, которые, возможно, блюдут партийную дисциплину, но одновременно являются людьми, склонными к сделкам и способными обеспечить соблюдение этих сделок в рамках своих комитетов и партийных соглашений. Так называемая реформа перехода от назначения председателей комитетов исключительно на основе старшинства к их избранию по партийным спискам оказалась лекарством хуже болезни и изрядно ослабила позиции конгресса в управлении.

Еще одна перемена к худшему в конгрессе – сокращение рабочей недели до трех дней, со вторника по четверг. Минули те времена, когда конгрессмены жили в домах по соседству, сообща играли в покер или гольф и часто ужинали вместе. Их семьи знакомились между собой, нередко заводили дружбу, невзирая на политические симпатии и антипатии. Теперь, проводя в столице от силы три дня каждую неделю, они едва знакомы даже с членами собственной партии, не говоря уже о представителях иного крыла. В этих условиях трудно завоевывать доверие и строить отношения, необходимые, чтобы добиваться цели.

Также на протяжении десятилетий происходили колоссальные перемены в качестве и роли средств массовой информации, и это тоже повод для беспокойства. Когда я впервые оказался в правительстве, почти сорок восемь лет назад, в стране доминировали три телевизионные сети и горстка газет, в значительной степени отфильтровывая наиболее экстремистские или хамские точки зрения. Сегодня, при наличии сотен кабельных каналов, блогов и других электронных СМИ, слишком часто профессиональная честность и «устаревшие» стандарты и практика журналистской работы приносятся в жертву актуальности. Любая точка зрения – в том числе откровенно экстремистская – имеет все возможности для мгновенного распространения. И, как кажется, чем язвительнее та или иная фраза, тем больше внимания к себе приковывает. Эта система, очевидно, более демократичная и открытая, но я считаю, что она огрубляет и опрощает национальный политический диалог.

Эти «опорные» элементы современной демократии и гражданского общества прочно укоренились. Но президенты и конгрессмены вовсе не беспомощны и могут справиться как с партийным параличом, так и с размежеванием. Они могли бы начать с восстановления вежливости и взаимного уважения; снова научиться слушать и слышать друг друга; строго отслеживать целенаправленное искажение фактов и не притворяться, будто им известны ответы на все вопросы, а их противники – все равно что адские демоны. И, разумеется, вспомнить, что сначала – страна, а уже потом твоя партия и ты сам.

Трудно себе представить более разных людей, чем Джордж Буш и Барак Обама. В Америке существует вековая традиция избирать президента, славословить его в течение нескольких дней, а затем четыре или восемь лет подряд демонизировать, оскорблять – или слепо защищать. Начиная с Джорджа Вашингтона, едва ли найдется президент (это касается и тех, кого мы считаем величайшими представителями нации), который не сталкивался бы с оскорбительными нападками на свою политику, патриотизм, моральные устои, личные качества и действия на посту главы государства. Не избежали этой участи и Буш с Обамой.

Очевидно, что с Бушем лично мне было проще. Отчасти потому, что я работал на него в последние два года его президентства, когда, за исключением «Большой волны» в Ираке, в сфере национальной безопасности почти никаких серьезных решений не принималось. Он уже, как говорится, смастерил себе кровать в истории и готовился на нее возлечь. (И совсем не переживал по поводу мнения других людей.) Он больше не собирался баллотироваться на политические должности, и точно так же намеревался поступить его вице-президент. Не помню, чтобы Буш обсуждал внутреннюю политику – разве что когда спорил с конгрессом – в качестве обоснований своих решений; впрочем, стоит отметить, что ко времени моего появления в правительстве многие из президентских советников, этих «политических гуру с острыми локотками», уже покинули правительственные коридоры. Словом, я увидел умудренного опытом президента, заходящего на последний круг политического забега. К началу 2007 года вице-президент Чейни вообще оказался «за бортом» команды, а Буш, Райс, Хэдли и я в целом соглашались друг с другом практически по всем важным вопросам.

Что касается Обамы, тут я присоединился к администрации президента-новичка, которому выпало справляться сразу с несколькими кризисами и который был полон решимости изменить отношение Америки к миру – и к войнам, что мы вели, – и с первого дня в должности помышлял о переизбрании. Внутриполитические соображения, следовательно, становились принципиальным фактором (хотя и не скажу, что решающим) при рассмотрении всех серьезных вызовов национальной безопасности, с которыми мы разбирались. Сотрудники Обамы, в том числе главы администрации Белого дома Рам Эмануэль и Билл Дэйли, а также Валери Джарретт, Дэвид Аксельрод, Роберт Гиббс и прочие, активно участвовали в процессе принятия решений по национальной безопасности; для меня подобное было в новинку, однако, думаю, в истории США наверняка найдутся прецеденты. В этих условиях, пожалуй, удивляет, сколь мало разногласий возникало среди старших членов президентской команды по национальной безопасности – по крайней мере до начала 2011 года. Афганистан, конечно, стоит особняком, но в остальных вопросах, будь то Ирак, Россия, Китай, Иран, Пакистан или Ближний Восток, мы с президентом, вице-президентом, Клинтон, Джонсом и Донилоном, как правило, «играли на одной поляне». А если расхождения во взглядах и обнаруживались, как в отношении «арабской весны», между нами не проскакивали искры злобы и ожесточения (опять-таки в отличие от дебатов по Афганистану).