Макс Хейстингс - Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Обе стороны продолжали страстно призывать Господа. Архиепископ Йоркский горячо провозглашал в октябре: «Каждый, кому дорога честь, должен делать свою работу, пока не кончится война. Покуда не сокрушен немецкий милитаризм, мира нам не видать» {891}. Немецкие церкви тоже заполнялись до отказа на каждой службе, хотя воззвания там звучали другие. Пастор бременской церкви Божьей Матери обратился к воинам городского резервного батальона с напутствием перед отъездом на фронт: «Вам предстоит нелегкое, но необходимое для спасения нашего народа дело. Даже среди смерти и разрушения вы можете сеять благо, если совесть ваша будет чиста даже перед лицом врага. Ваше будущее окутано туманом, и никто не гарантирует возвращения домой» {892}. В этом по крайней мере пастор не ошибся.

5 сентября премьер-министр Британии в привычном легкомысленном тоне писал Первому лорду Адмиралтейства: «Дорогой Уинстон, газеты – не без оснований – жалуются, что мы держим их на голодном пайке. Думаю, пора тебе… скормить им через бюро [прессы] “оценку” недельных событий – подсолив и поперчив своей умелой рукой. Иначе публика, чего доброго, решит, что вернулись времена пророка Исайи, для которого война – “это неясный шум и одежды, обагренные кровью”».

Немецкий священник констатировал: «Если до войны газета была просто другом дома, теперь она стала в нем полноправной хозяйкой, поскольку именно она определяет тему почти каждого разговора между родными и друзьями» {893}. Зависимость народа от новостей в эпоху многотиражной прессы привела к тому, что каждое правительство безжалостно стремилось манипулировать сознанием граждан посредством печатного и устного слова, песен, а также недавнего изобретения – киножурналов (к 1918 году французская армия сняла более 600 документальных фильмов для массового зрителя). В нескольких парижских мюзик-холлах, включая «Мулен Руж», живые представления уступили место киносеансам.

Все воюющие стороны понимали, как важна для них поддержка Америки, и активно боролись за ее покровительство. The Times хвасталась в августе: «Британский народ с глубочайшим удовлетворением отмечает, что дело, за которое он сражается, вызывает безоговорочное сочувствие у наших американских собратьев» {894}. В действительности все обстояло сложнее. Редактор из Индианы с презрением, которое разделял весь Континент, писал: «Никогда еще мы не благодарили так горячо наших праотцов за то, что они в свое время отделились от Европы» {895}. Президент Вудро Вильсон, хоть и не возлагал всю вину за развязывание войны на Германию, считал (как несгибаемый моралист), что немецкая и австро-венгерская государственные системы нуждаются в радикальном преобразовании. Американские промышленники (по крайней мере в частных беседах) выражали заинтересованность в таком исходе, который ослабил бы Германию как конкурента на мировом рынке. США с самого начала больше тяготели к Антанте, в ее поддержку высказывался ряд влиятельных американцев – в частности, бывший президент Теодор Рузвельт. Он делал упор на права маленьких стран, особенно Бельгии, хотя до трагедии с затонувшей в 1915 году Lusitania выступал скорее за нейтралитет, чем за участие Америки в войне. Однако Центральные державы тоже находили сторонников, особенно в немецких диаспорах. 14 августа в Штатах было учреждено немецкое информационное бюро, а вслед за ним открыли свое и союзники.

19 сентября на фоне поражений во Франции цензура ужесточилась радикально: запретили редакционные ремарки, содержащие «неумеренные нападки на правительство или верховное командование армии», а также «статьи, призывающие к прекращению или приостановке военных действий» {896}. В начале октября на неделю закрыли газету Клемансо l’Homme libre, выявившую вопиющий факт неоказания помощи раненым. Министры требовали от всех изданий прекратить публиковать списки погибших {897}. В Германии жесткая цензура на газетные комментарии была введена лишь в 1915 году, однако после учреждения в октябре 1914 года центрального органа цензуры в Берлине было официально запрещено обсуждать отступление и поражение на фронте, а также критиковать государственную политику, военные планы и вообще иметь мнение, не совпадающее с официальной точкой зрения, превозносящей военные заслуги страны.

На раннем этапе войны безжалостная цензура вызывала горячее одобрение. Писатель Хилэр Беллок утверждал, что плохие новости, равно как и разглашение военных тайн, следует запретить: «Мудрее всего держать народные массы в неведении относительно промаха, который можно быстро исправить, а также просчетов или даже пороков правительства, устраненных до того, как они станут по-настоящему опасными» {898}. Позже Беллок писал Гилберту Честертону: «Иногда приходится идти на откровенную ложь в интересах отечества». Однако отношения между британским правительством и прессой были отравлены драконовской политикой цензуры в первые месяцы войны, а также вымарыванием даже тех новостей с фронта, которые в любом случае были прекрасно известны врагу.

Все воюющие стороны стремились привлечь к себе на службу самые острые и бойкие перья. Анатоль Франс обличал не только кайзеровскую власть, но и немецкую культуру, историю и даже вино. Композитор Камиль Сен-Санс ополчился на Вагнера. Некоторые писатели искали способы обелить убийство. В эссе о войне и литературе, вышедшем в начале осени 1914 года, Эдмунд Госс называл войну «великим дворником разума». Он сравнивал реку крови с потоком, призванным «очистить застойные пруды и пробить засорившиеся каналы мысли». Сэр Артур Конан Дойл, создатель Шерлока Холмса, доказывал в своем сочинении «К оружию!»: «Счастлив тот, кто умирает с мыслью, что в эту суровейшую годину он послужил отчизне до последнего вздоха».

18 октября 54 выдающихся литератора подписались под статьей в New York Times , озаглавленной «Знаменитые британские писатели в защиту участия Англии в войне». Под статьей красовались факсимильные автографы. Один из присутствовавших в том списке, Арнольд Беннет, написал за все время войны более 300 пропагандистских статей. В письме американскому издателю Беннет признавался, что первую свою заметку «Свобода. Заявление по делу о Британии», опубликованную в октябре 1914 года, он написал, опасаясь, как бы «давление со стороны пацифистов и финансистов» {899}в Британии и США не «спровоцировало слишком раннее прекращение войны» – до того, как с немецким милитаризмом будет решительно покончено. Когда один из авторов New Statesman усомнился в праве литераторов читать мораль на тему войны и мира, Беннет ответил свысока: «Поскольку война – это в первую очередь проявление человеческой натуры, триумф инстинкта над разумом, почему бы серьезным авторам (которые вроде бы немного разбираются в человеческой природе…) не высказаться по поводу феномена воюющей страны, не подвергаясь оскорблениям» {900}. Между тем Беннет вместе с Фордом Мэдоксом Фордом и рядом других писателей получал крупные чеки за услуги от правительственного бюро пропаганды, учрежденного в Веллингтон-Хаусе {901}.