Макс Хейстингс - Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Сержант Оксфордширско-Букингемширского полка в эти дни то и дело подбадривал своих солдат криками «Держитесь, ребята! Мы войдем в историю!». Может, для истории оно и годилось, но усталых солдат эти возгласы только раздражали. Капрал Бернард Денор из Беркширского полка гораздо больше воспрянул духом, когда его товарищ Джинджер Гилмор нашел губную гармошку и, ковыляя, пошел во главе роты, наигрывая разные мелодии, «хотя ноги у него были стерты так, что все портянки промокли от крови. <���…> В основном он играл “The Irish Emigrant”. Хороший марш. <���…> Один офицер предложил мне проехать немного на его лошади, но я посмотрел на него и отказался» {529}. Другие таким альтруизмом не отличались. Военный врач из Королевского валлийского полка, спешиваясь, чтобы осмотреть раненого, попросил проходящего камерунца подержать поводья. Тот мгновенно вскочил в седло и был таков, вынудив незадачливого врача дальше добираться пешком.

Вскоре лошади начали хромать одна за другой – многих требовалось подковать, но кузниц по пути не было. Хромающие и павшие лошади попадались по всему маршруту войск вместе с брошенными телегами и снаряжением. Возчик Чарльз Харрисон со своими товарищами кормился в основном сырыми овощами с придорожных полей. Несколько человек позже получили взыскания за то, что потеряли фуражки, соскользнувшие с головы, когда они клевали носом во время езды. И все это время отступающая армия теснилась на дороге рядом с плотными колоннами беженцев, некстати облачившихся в самую нарядную одежду (потому что именно так они всегда одевались, выезжая за пределы деревни), покидая дом на долгих четыре года.

Война разливалась по Франции, затопляя значительный кусок большой державы, еще не приспособившейся к новому состоянию, и местами порождая довольно курьезные ситуации. Когда штабу Королевского летного корпуса понадобились автомобильные шины и фары, один из офицеров 29 августа просто съездил в парижский салон «Даймлер» и нагрузил полную машину, расплатившись золотыми соверенами из пузатого саквояжа, выданного ему на этот случай. «Любят англичане эпатировать», – качал головой в восхищении перед этими «удивительными» людьми продавец-француз {530}. Неожиданное столкновение современности и старины наблюдали уставшие пилоты летного корпуса, которым однажды во время отступления пришлось ночевать, не снимая форму, в стогу внутри амбара, тогда как их аэропланы на ближайшем поле охранял эскадрон Североирландской кавалерии.

Сотрудник штаба, отправленный в качестве связного из 1-го корпуса, после встречи 29 августа со Смитом-Дорриеном и его штабными записал в дневнике, что настроение во 2-м корпусе совершенно не похоже на царящее в ставке верховного командования и никакого уныния нет в помине: «Все довольно спокойны и благожелательны; найдут минутку для пары добрых слов и совсем не суетятся» {531}. Однако некоторым офицерам казалось, что боевой дух британских экспедиционных войск падает. Полковник Джордж Моррис из Ирландской гвардии – он погибнет два дня спустя – «с мрачным видом» доказывал коллеге-офицеру, что «это обычная история: союзники не могут договориться и все идет наперекосяк… через две недели нужно плыть обратно в Англию» {532}. Гай Харкорт-Вернон писал домой 29 августа: «Марши – это кошмар. Если нам не дадут день передышки, скоро у нас ни одного живого человека не останется». Однако через несколько часов бесценного отдыха он дописал: «Пожалуй, мы еще довольно долго продержимся. Удивительно, как меняется мировоззрение после еды и сна». Тем не менее день за днем британцы продолжали отступать, как и идущие справа от них французы.

25 августа подполковник Герхард Таппен, начальник Operationsabteilung (оперативного командования) немецкого генштаба, заявил с удовлетворением: «Через полтора месяца дело будет сделано» {533}. Союзники могли сколь угодно большое значение придавать Монсу, Ле-Като и прочим сопоставимым по размаху сражениям, однако основная масса немцев главным считала то, что они продолжают наступать, отражая каждую контратаку французов. К 27 августа верховное командование отказалось (пусть явно это и не признавало) от плана окружить Париж с запада, решив, что раненого врага теперь остается лишь затравить и уничтожить. Успехи вскружили голову немецкой армии и привели к недооценке противника. Нанеся серьезный урон французам, Мольтке с подчиненными не учел, что в этом столкновении величайших сил за всю предыдущую историю даже такие крупные потери не обескровят противника настолько, чтобы лишить его способности к сопротивлению. На рубеже августа – сентября кайзеровским командованием овладела фатальная самонадеянность: оно внушило себе, что одержать окончательную победу можно и без продуманной стратегии.

Однако на некоторых участках, в частности на Лотарингском фронте, наступающие немцы несли не меньшие потери, чем отступающие французы. 25 августа войска Жоффра предприняли контратаку в Шармском проходе между Туром и Эпиналем со сложным рельефом из рек и крутых холмов. В сражении, которое вошло в историю как битва на Мортани, около 225 000 французских солдат выступили против 300-тысячной армии кронпринца Рупрехта. 28 августа бои перетекли в затяжную стадию, но баварцы уже пролили порядочно своей крови для такого небольшого преимущества – по оценкам одного из историков, их потери в Эльзасе-Лотарингии составили 66 000 человек. Наступление немцев замедлилось, особенно в 3-й армии Гаузена: командование Мольтке признало необходимость, по крайней мере до начала сентября, держаться вровень с соседями, для чего иногда приходилось притормаживать свои войска. Вечером 29 августа наступил решающий момент: Бюлов склонил своего подчиненного Клюка сменить направление продвижения и забрать вглубь – на восток, чтобы нанести смертельный удар 5-й армии Ланрезака. Предложение было принято без одобрения начальника штаба, хотя оно серьезно расходилось даже с модифицированной версией доктрины Шлиффена. На следующий день Мольтке дал согласие. Ему тоже казалось, судя по всему, что теперь достаточно лишь загнать разбитые французские армии на юго-восток, к швейцарской границе.

Немецкие радиограммы об этих передвижениях перехватила мощная радиостанция на Эйфелевой башне; через несколько часов копия стратегического приказа уже лежала на столе Жоффра. Как бы ни ошибался главнокомандующий прежде, сейчас он моментально осознал, зачем немцам понадобилось пересекать французский фронт далеко от Парижа, и разглядел удобную возможность позвать союзников на помощь. Бюлов со своим раздутым самомнением приказал Клюку пройти парадом перед не побежденным еще врагом. Фалькенхайн предупредил Мольтке 30 августа, что французская армия вовсе не разбита, а проводит организованное отступление. Если Жоффр на самом деле разбит, рассуждал прусский военный министр, где в таком случае поток трофейных орудий и снаряжения, где толпы пленных, которые должны оказаться в руках победителей?