Макс Хейстингс - Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Выступающую в авангарде французскую бригаду, которая шла на Лез-Эри, возглавлял командир корпуса Луи Франше д’Эспере, ему еще предстояло проявить себя на этой войне в числе самых выдающихся полководцев. Большая удача, что он дожил до тех пор, ведь 29 августа он открыто ехал верхом по направлению к немецкой линии обороны к югу от Гиза в окружении полков с развевающимися знаменами под марши военных оркестров. Бюлов, встревоженный таким натиском, попросил поддержки у своего соседа Гаузена, который ответил, что ему и самому сейчас туговато. Помимо того, Бюлов побудил Клюка завернуть еще резче к югу, тем самым дополнительно сокращая размах предпринятого немцами большого охвата.

Ланрезак выслал британцам повторную просьбу о поддержке, на которую последовал повторный отказ главнокомандующего, переданный Генри Вильсоном. Вильсон лично полагал атаку 5-й армии безумием, считая, что при таком численном превосходстве противника нечего и пытаться. Вечером Вильсон приехал в Реймс к Жоффру и умолял его дать приказ об отступлении, пока Клюк с Бюловом не окружили Ланрезака и не наступила катастрофа. Жоффр действительно велел 5-й армии возобновить отступление, хотя маловероятно, что под влиянием Вильсона. Бюлов доложил Мольтке, что победа за ним, но войскам на следующий день требуется отдых. Таким образом, Ланрезак получил еще одну передышку и возможность унести несколько тысяч убитых. Франше д’Эспере стал единственным генералом, которому гизская операция прибавила авторитет.

Неразбериха в обеих армиях относительно дислокаций друг друга порождала немало курьезных случаев с жертвами дезинформации. Молодой и бравый немецкий офицер кавалерии приехал на пыльной машине в селение Ла-Фер и остановился у почтамта. Не обращая внимания на стоящих вокруг французских солдат, которых принял за пленных, он вошел на почту, где купил и отправил несколько открыток. На выходе его вместе с шофером (который оказался бывшим берлинским таксистом) внезапно схватили те самые «пленные». Офицер, отчаянно переживающий, что попался по глупости, подавленно молчал, а шофер, наоборот, поносил войну на чем свет стоит. После один французский офицер показал Луису Спирсу изъятые на почте подписанные незадачливым немцем открытки, где говорилось, что британцы улепетывают, «словно овцы» {538}.

На следующий день, 30 августа, кайзер и Мольтке запоздало перенесли штаб из Кобленца в Люксембург, где расположились в здании школы. Радиограммы с фронта и обратно перебрасывались через несколько ретрансляционных станций, из-за чего задержки иногда доходили до 20 часов. Командующих армиями это не особенно беспокоило, избавляя от нежелательного вмешательства начальника штаба. В результате самоустранения Мольтке руководство кампанией приобретало формальный характер – подчиненные были вольны действовать по собственному усмотрению.

В тот же день сэр Джон Френч отправил Жоффру одно из самых печально известных своих коммюнике из нового штаба во дворце Компьеня: «Считаю необходимым довести до вашего сведения, что британская армия ни при каких обстоятельствах не сможет занять позиции на переднем крае по меньшей мере в ближайшие 10 дней. Мне нужны люди и орудия, чтобы нанести врагу достаточный урон. <���…> Вы должны понять, что я не могу, как вам бы того хотелось, заполнить разрыв между 5-й и 6-й армиями». Сэр Джон заявил о своем намерении отойти за Сену. Это был позор. Удивительно, что офицеру, способному заявить подобное, доверили командовать боевой армией, и куда более удивительно, что он сохранял свою должность еще целый год. Между Монсом и Марной сэр Джон Френч проявил себя как трус – не он первый, не он последний среди высоких чинов, однако для союзников он оказался серьезной обузой. Сэр Джеймс Эдмондс характеризовал Френча как «тщеславного, невежественного и мстительного старика с сомнительными связями в высшем свете». Жестко, но нельзя сказать, что несправедливо. Самоустранились и несколько главных помощников Френча, в частности, Мюррей, Вильсон и в какой-то степени Хейг, хотя последний сумел реабилитироваться два месяца спустя на Ипре.

Оправдывает британских генералов лишь то, что душевную слабость продемонстрировали в августе 1914 года их коллеги во всех армиях. Положим, гражданские представители их сословия и возрастной группы, сталкиваясь с неизведанными препятствиями и обстоятельствами беспрецедентного характера, действовали бы не лучше, однако на войне цена промедления – людские жизни. Мольтке, которому нездоровилось с самого начала войны, теперь заметно сдал. Он отказался брать под личный контроль решающую стадию собственноручно развязанной кампании – возможно, потому что не представлял, как это сделать. Он и его подчиненные оказались не в состоянии воспользоваться организационным преимуществом немецкой армии и добиться окончательной победы. Отчасти это объясняется тем, что их амбиции находились за пределами возможности немоторизованной армии. Мобильность и связь отчаянно не дотягивали до тех высот, которых достигло вооружение. Тем не менее примечательно, что Мольтке предоставил Клюку и Бюлову настолько неограниченную свободу действий, и неудивительно, что они просчитались.

Со стороны французов приведенный Жоффром в исполнение «План XVII» повлек за собой катастрофические последствия для страны и армии. Многие из подчиненных главнокомандующего показали свою непригодность в Пограничном сражении. Ланрезаку при всех его талантах военачальника явно не хватало крепости духа, необходимой полководцу такого ранга. О том, правильно ли поступил Жоффр, настояв на сражении у Гиза 29 августа, спорят так же яростно, как о решении Смита-Дорриена сражаться у Ле-Като. Не вызывало сомнений, что Ланрезак сможет нанести лишь останавливающий удар, да и тот дастся дорогой ценой. По сумме имеющихся свидетельств выходит, что риск того стоил, поскольку давал возможность сдержать немцев и нанести им значительный урон.

Однако в последующие дни союзники продолжали отступать, а боевой дух в войсках продолжал падать. Жоффр все еще цеплялся за надежду совершить крупное контрнаступление левым флангом; на исходе августа на север тянулись десятки поездов с французскими солдатами, орудиями и лошадьми. Однако для тех, кто шагал и шагал пешком в бесконечном марше, суровой действительностью оставалась жара, дорога и сбитые, стертые, стоптанные ноги. Почти 400 лет назад Монтень описал еще одну типичную для усталых пехотинцев проблему: «Я повидал немало солдат, измученных нерегулярным опорожнением кишечника». К концу августа к страданиям бредущих в смятении по французским дорогам войск всех воюющих сторон добавились диарея и запоры. Марк Блок, французский призывник, воевавший на фронтах Первой мировой, прежде чем стать историком и погибнуть от рук фашистов, писал, выражая настроение всей своей страны: «Лучше плохие вести, чем неопределенность. <���…> О, эти горькие дни отступления, наполненные усталостью, скукой и тревогой!» {539}