Яков Нерсесов - Маршалы Наполеона Бонапарта

Армия Нея могла остановить Наполеона: она была неизмеримо сильнее. Но Наполеон хорошо знал своего боевого сподвижника и сделал «ход конем»: переслал записку с многозначительными словами: «Я приму вас так же, как на следующий день после bataille de Moskova!» (Как известно, после того самого страшного из всех больших сражений Бонапарта Ней публично весьма нелицеприятно высказался о полководческом искусстве императора. Тому донесли, но он мудро пропустил остроту маршала мимо ушей и в дальнейшем вел себя с Неем как ни в чем не бывало.) В ответ Ней передал свою записку: «Если вы будете править тиранически, то я ваш пленник, а не сторонник!» Ознакомившись с посланием, Наполеон иронично усмехнулся и, покрутив пальцем у виска, задумчиво бросил своей свите: «Похоже, что наш Les Brave des Braves совсем спятил!» Парадоксально, но в чем-то он был прав: то, как безрассудно будет воевать Ней, какие он совершит непростительные ошибки, немало поспособствует роковому исходу последней военной кампании Бонапарта. Но все это случится потом, а пока у Наполеона не было иного выхода, как любыми способами перетянуть маршала на свою сторону.

Когда обе армии встретились у Осера, Ней забыл про присягу Бурбонам и громкое обещание поступить с Бонапартом «по-свойски». Он без колебаний выхватил саблю из ножен и воскликнул: «Офицеры, унтерофицеры и солдаты! Дело Бурбонов… погибло навсегда!» Когда кто-то из офицеров-роялистов попытался было упрекнуть маршала в нарушении королевской присяги, то услышал в ответ: «Разве я могу остановить движение моря своими руками?!» Когда Людовику XVIII доложили об измене Нея, он с негодованием воскликнул: «Презренный! У него, стало быть, нет больше чести!»

Кстати , когда Наполеон с Неем встретились, маршал попал в неловкую ситуацию. Вернувшийся император полушутливо-полуехидно спросил Les Brave des Braves: «А я думал, вы сделались… эмигрантом?» Ответ, как и в момент отречения Бонапарта весной 1814 г., был достойным и твердым: «Мне следовало бы им стать, но сейчас это – слишком поздно!» «Это верно, – добавил Ней, – что я обещал королю привезти вас в Париж в железной клетке. Но дело в том, что я уже тогда решил присоединиться к вам, и я считал, что не смогу сказать ничего лучше, чтобы скрыть мои намерения». «Не нужно извинений, – парировал император, – я никогда не сомневался в ваших истинных чувствах». Судя по тому, как развивались дальнейшие события, оба кривили душой.

На самом деле Наполеон имел полное право сомневаться в Нее: «Ней самый храбрый из людей, но все его достоинства сводятся только к этому. Он столь же слаб, сколь и отважен. У Нея всегда была склонность к неблагодарности и к мятежу». Слишком свежи оказались воспоминания Наполеона об апрельском дне 1814 г., когда Ней – душа «бунта маршалов» – почти открыто потребовал его отречения! Разве можно верить человеку, способному нарушить присягу, даже если это присяга Людовику XVIII? Насчет маршалов у Бонапарта вообще не было иллюзий. Превосходный знаток людей, он узнал почти все, что можно знать о человеческом поведении в дни своего отречения и ссылки, и понимал окружающих настолько хорошо, что в его сердце не оставалось места ни гневу, ни презрению. Наполеон знал, что маршалы будут верны ему только до тех пор, пока его поддерживает армия. Однако круг тех, на кого можно опереться в попытке вернуть Францию, оказался слишком узок.

Союзники готовили миллионную армию, а 211 тыс. уже двинули к границам Франции. 117 тыс. пруссаков (105 тыс. пехоты, 12 тыс. кавалерии и 296 орудий) рвавшегося в бой «старого боевого пса» фельдмаршала Блюхера и примерно 104 тыс. англичан, голландцев, датчан и бельгийцев (90 тыс. пехоты, 14 тыс. кавалерии и 196 орудий) под командованием фельдмаршала Веллингтона он мог противопоставить лишь 102 тыс. (80 тыс. пехоты и 22 тыс. кавалерии) с 344–366 орудиями. Остальные имевшиеся у него 112 тыс. пришлось распределить между проверенными генералами Ламарком, Клозелем, Декаэном, Раппом, Лекурбом и маршалами Брюнном и Сюше, чтобы прикрывать границы. Это уже были «последние солдаты последней войны» – прославленные ветераны вперемежку с безусыми, но уже обстрелянными юнцами кампаний 1813–1814 гг. (за долгие годы революционных и Наполеоновских войн мужские ресурсы Франции оказались исчерпаны). Правда, боевой дух последней армии Бонапарта был весьма высок – она, как четверть века назад, готовилась защищать Отечество от ополчившейся Европы.

Бонапарт явно ошибся, доверив Нею самостоятельное командование большой массой войск в кампании 1815 г. «Храбрейший из храбрых» был незаменим в отчаянных авангардных и арьергардных боях, но хладнокровные стратегические расчеты этому «тугодуму» были неподвластны. Недаром Бонапарт еще в 1808 г. горько признал, что Ней понимает стратегию на уровне… «мальчишки-барабанщика». Все его полководческие недостатки были заметны в кампании 1806 г., наглядно вылезли в 1813 г. и стали катастрофой для французского оружия во времена «Ста дней»! В то же время у Бонапарта были свои резоны в пользу назначения Нея на столь ответственный пост, причем резоны политические! Бывший главнокомандующий Бурбонов Мишель Ней, перейдя (по сути дела, дезертировав) на сторону Наполеона, дискредитировал правящую династию и превратился в бесценную пропагандистскую фигуру. Своим возвышением он как бы показывал братьям по оружию, когда-то предавшим Бонапарта, что они тоже могут быть прощены и вернуться под славные знамена Бонапарта!

Принято считать, что Ней совершил ряд серьезных промахов в последней кампании 1815 г. Тогда в битвах при Катр-Бра и особенно при Ватерлоо именно его храбрость, превратившаяся в неоправданную горячность, отчасти предопределила роковой исход. Глядя, как на плато Мон-Сен-Жан под ливнем британских пуль бесцельно гибнет цвет французской кавалерии под началом «рыжегривого льва», начальник штаба Сульт обратился к Наполеону: «Ней снова компрометирует нас, как и под Йеной!» Действительно, в своей последней битве при Ватерлоо 18 июня 1815 г. Ней сражался как сумасшедший, всегда во главе ударных батальонов. Каким-то чудом он оставался невредимым: его не брали ни пуля, ни штык, ни клинок. Однако те, кто видел, как он организовывал крохотные арьергардные отряды на дороге к Смоленску, Орше и Ковно, отмечали странные изменения в его поведении. Во все время долгого, сопровождаемого боями отступления из России он оставался спокойным, холодным и выдержанным. Если он молчал, то за него говорил повелительный жест, вселяющий бодрость в слабых и отгоняющий тень смерти от глаз умирающих. При Ватерлоо же ни ободряющих слов, ни жестов Нея никто не наблюдал. Он бранился, проклинал и кромсал врагов, но никаких жестов ободрения не делал. Он бушевал, неистовствовал, выкрикивал призывы, но поддерживал своих людей только личным примером, а не словами. За два дня до битвы при Ватерлоо, у Катр-Бра, кто-то слышал, как он прорычал: «Если б только меня убила английская пуля!» Теперь, на склонах Мон-Сен-Жана, многим казалось, что он специально ищет смерти. Что это было: следствие угрызений совести или желание смерти у человека, отдавшего войне всю свою жизнь? Французские атаки следовали одна за другой, и каждую атаку возглавлял Ней. Обе армии были истощены, однако английские войска были истощены больше. Лишь по горстке солдат, окружавших знамя, можно было судить, что здесь прежде стоял полк; иными батальонами командовали теперь капитаны и даже лейтенанты.