Петр Андреев - Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика

Если Кавицкий требовал, чтобы ему строили блиндаж из двух комнат в 3–5 накатов и за счет взвода связи держал денщика-повара, то потребности Люхтера были значительно скромнее. Он довольствовался простым окопом или даже спал в штабной землянке. Питался у Василия Ивановича, повара командира дивизиона. Инструктажей и занятий не проводил. Да и что он мог сказать, малограмотный сапожник, занимавший перед войной должность заведующего мастерской по ремонту обуви в небольшом местечке в Белоруссии? А слушать его пришлось бы рядовым и сержантам из взвода управления дивизиона, среди них, до призыва – директор школы, три учителя, четыре инженера-строителя, строитель, агроном, художник, артист, три студента разных вузов и т. д. Зато если Кавицкий не оказывал ни малейшего внимания женщинам (он очень часто с нежностью вспоминал свою жену, проживавшую в Туле), то у Люхтера этот вопрос был первейшим.

Одновременно с Люхтером в дивизион прислали телефонистку Клаву, женщину лет трицати пяти. Вот на нее капитан и тратил все свободное время. А его было много. Больше-то заняться было нечем. Он с нее глаз не спускал. И не потому, что она была красавица, скорее наоборот. Возможно, он был в нее влюблен, а скорее, считал своей собственностью. Но не зря говорят, что Бог создал три зла – черта, бабу и козла. Клава всегда говорила: «Солдаты тоже люди, они тоже хотят» – и никому не отказывала. Точнее, всем предлагала. Дело дошло до того, что Клава занялась благотворительной деятельностью и в других частях нашей армии. Как-то недалеко от управления дивизиона заняла огневую позицию батарея РГК. И, как только батарейцы построили блиндажи, Клава ушла к «чужим». Капитан забегал по лесу, но безрезультатно. Стал спрашивать у солдат, и кто-то подсказал, где ее можно найти. Нашел он ее в самом неприглядном виде с целым орудийным расчетом. Да еще на его «Ты что же делаешь, блядь такая» Клава заявила: «А ты что, один хочешь?» Это был финал, через некоторое время от Клавы избавились.

В марте, в самую распутицу, дивизия совершает 100-километровый марш в район города Столин. Непрерывные наступательные бои с 18 по 22 марта успеха не имели, и дивизия перешла к обороне.

Установилась хорошая весенняя погода. Каждое подразделение усиленно зарывалось в землю. На вязких песках, где закопаться было нельзя, из бревен строили срубы. Наш взвод из четырех человек, кроме земляных работ и охраны, привязывал постоянно меняющиеся огневые позиции батареи и наблюдательные пункты. Днем и ночью с пунктов сопряженного наблюдения мы засекали укрепленные и огневые точки переднего края и в глубине обороны противника. Все это наносилось на карты штаба, командиров дивизиона и батарей, готовились данные для стрельбы. Дивизия готовилась к прорыву обороны. Кроме того, все по очереди, включая и сержантский состав, стояли часовыми или дневальными.

Первое время я не спал по трое суток. Кроме невыносимой усталости и нервного напряжения, мучили последствия сотрясения мозга. При резком наклоне или подъеме, а под обстрелом это приходилось делать часто, земля с бешеной скоростью вращалась, и вместе с ней через голову вращался и ты, что часто вызывало тошноту. Свой недуг приходилось скрывать, не знали об этом даже близкие друзья. Я боялся, что снова попаду в госпиталь. Боялся не госпиталя, а попасть в маршевую роту, а оттуда в другую часть. Этого я допустить не мог. И думаю, был прав. Месяца через три головокружение прошло.

Штаб дивизиона оборудовали в лесу. На ковре белого мха стояли золотистые стволы сосен. Не нарушая строя деревьев, оборудовали три блиндажа. Один большой, в три наката, из свежих сосновых бревен – под штаб. В одной половине стол из соснового кругляка, в другой – двухъярусные нары из того же материала с настилом из елового лапника. Дверной проем завешен плащ-палаткой. В одном уголке, на снарядном ящике со штабными документами, место дежурного телефониста. В другом – печь-буржуйка. Два других блиндажа, один – разведчиков, другой – телефонистов, поскромнее. И накатов поменьше, и без столов и печей. Узенький проход и нары. Старшина со своей хозяйственной командой – поваром и ездовыми, – как всегда, где-то подальше от передовой.

Это главное подразделение на фронте. Без организованного питания долго не навоюешь. Хоть один, даже совершенно не поддающийся зубам сухарь, из непропеченного, без дрожжей ржаного хлеба, но солдату дать надо. Потому-то старшина всегда, и в мирное время, а тем более на войне, в Красной Армии был главной фигурой, как у солдат, так и у офицеров. У немецкого солдата, думаю, потребности в старшине (или как там у них он назывался) было поменьше. В ранцах убитых мы всегда находили и хлебцы в заводской упаковке (говорили, что он может храниться чуть ли не годами), и шпроты, и масло, и колбасу или мясные консервы, и чай или кофе. И маленькая спиртовка с сухим спиртом была. Наши солдаты этот спирт размачивали в тряпке, выжимали и выпивали. А чтобы добыть все это богатство, часто, рискуя жизнью, выползали на нейтральную полосу, чтобы снять с убитого немца рюкзак.

Однако отвлекся. Вернемся к теме. Погода установилась летняя. Тихий вечер. Даже пушки смолкли. Пришел с наблюдательного пункта командир дивизиона капитан Никанчук, сменивший раненного на Днепре и убывшего в госпиталь майора Антонова. Никанчук, кадровый офицер лет за сорок, был невысокого роста, тщедушного телосложения, нос крючком, только не вниз, а вверх, и с татарскими скулами. Его вид невольно вызывал если не смех, то по крайней мере улыбку. Не знаю, то ли из-за своей бестолковости, то ли из-за вида он так долго рос до капитана. Но, несмотря на свой на первый взгляд отталкивающий облик, он очень любил женщин, смело к ним подходил, и, надо сказать, они его привечали.

Еще днем на прекрасной лошади в седле приехала ст. лейтенант медслужбы – военфельдшер дивизиона 2-го кавалерийского корпуса. Стройная молодая девушка, красавица. А как ладно на ней сидела казачья кавалерийская форма! И вот эта красавица встретила на военных дорогах нашего начальника штаба капитана Черноусова. И завязалась дружба, а может, и любовь. Как будто в целом казачьем корпусе не нашлось подходящего казака. На протяжении восьми месяцев, от Полесья и до Бреста, как бы далеко ее дивизион ни находился, казачка ухитрялась отлучиться, чтобы на несколько часов заглянуть к капитану Черноусову.

К капитану Никанчуку пришла прикомандированная к нашему полку художница Уранова [5]. Женщина лет за тридцать, невоеннослужащая. Говорили, что она до безумия влюблена в командира 1-й батареи, двадцатиоднолетнего ст. лейтенанта Попова, и из-за его равнодушного к ней отношения падала перед ним в обмороки и устраивала истерики. Не знаю, так ли это, но все время между боями, то есть в то время, когда Попов не был на НП, Уранова обитала в его 1-й батарее, не забывая, правда, и Никанчука. Люхтер пригласил Клаву. Старшина Защепин привез, что в таких случаях надо, и закипела пьянка. И солдатам не спалось. До поздней ночи они крутились перед брезентовой дверью землянки, особенно после того, как там была потушена лампа. И часовой в их числе.