Петр Андреев - Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика

Но все оказалось совсем не так, как я ожидал. Боялся я зря. Доктор открыл нерв зуба, не задев его, то есть почти без боли. Жаль только, что мне так и не представилось возможность вновь посетить этого врача для удаления мышьяка и убитого нерва и чтобы поставить постоянную пломбу. И зуб через несколько лет разрушился.

Немцы держали оборону за заболоченным лесом. После оттепели (снег растаял) наступили заморозки. Мне было приказано подобрать наблюдательный пункт. Надо заметить, что в Полесье и в районе Пинска это всегда было проблемой. Равнина, кустарники и болота. Очень трудно найти место, откуда можно было просматривать оборону противника и тем более организовать сопряженное наблюдение, чтобы засечь его огневые точки и оборонительные сооружения.

Нас было пять человек. Пробирались по болоту в нейтральной полосе, вне зоны досягаемости винтовочного выстрела. Вышли на пятачок сухого леса диаметром не более 50 метров и остановились. Не успели оглядеться, как в кронах сосен стали рваться снаряды. Мы прижались к стволам деревьев – так меньше площадь попадания. Помню, я сел за сосну и… очнулся в полной темноте. Услышал мужской голос. Человек доказывал, что он Бог, и просил, чтобы его отпустили. А его, видно, пытались связать. У меня сильно, до тошноты, болела голова. Разобраться, ослеп я или нахожусь в подземелье, так и не смог. И снова провал.

Второй раз очнулся в большой светлой комнате. Была, думаю, середина дня. Это было классная комната школы, переоборудованной в госпиталь. По трем стенам – сплошные одноярусные нары и мы, лежащие головами к стенам, плотно прижавшиеся друг к другу. У двери столик и за ним девушка в белом халате.

Я оказался в самой середине нар по большой стороне стены, напротив двери, за которой был коридор, оканчивающийся почему-то всегда открытой дверью на улицу. Уже спустя некоторое время я пришел к выводу, что это было сделано для лежащих на носилках вдоль стен умерших.

В палате не было ни одного ходячего, однако шел разговор, что ночью убежали два больных офицера и недалеко от госпиталя их нашли замерзшими. И ничего удивительного в этом не было: одеты мы были по двое в одну пару белья довольно непрезентабельного вида – один в кальсоны, другой в рубашку. Хотя в палате было тепло.

Сколько надо было иметь терпения и мастерства врачам, сестрам и санитарам, чтобы лечить раненых и больных, лежащих вповалку. Врачу, чтобы осмотреть больного, надо было стать на колени на нары со стороны больного. Сестра, чтобы сделать укол, делала то же самое. На перевязку больного за ноги стаскивали с нар на носилки. Умывание по утрам проводил санитар Петька. По-другому его не называли. Он окунал полотенце в воду, слегка отжимал его и протирал лица всем больным.

Но самым неприятным было пользование судном и «уткой». Такое мог выдержать, точнее, ухитриться проделать, только солдат. Русский солдат. Да и то не всегда. Меня этот вопрос долго мучил. И как-то, когда было уже невтерпеж, решился я на рискованный поступок. С моего ложа было видно не только коридор, но и кое-что за его пределами. Метрах в десяти – пятнадцати от здания, на пустыре, стояла уборная. Ее я и решил посетить. Ночью, когда сестра спала, положив голову на стол, слез с нар и, держась за стены, вышел на улицу, на мороз, а затем, с помощью какой-то палки, буквально дополз до уборной. Как вернулся в палату – один Бог знает. Другой раз я на такой подвиг уже не решился. Запомнился и такой курьезный случай. Больной слез с нар и помочился на спину спящей за столом сестры. Но больше всего палату раздражал больной старшина-разведчик – здоровяк с зычным голосом. Он был совершенно глухой и сутками требовал вернуть ему папаху, подаренную генералом. Даже слезал на пол и искал ее, ползая под нарами. Мы позже встречались с ним в госпитале в Мозыре. Там ему три раза в день давали по столовой ложке сухой крови.

Или еще. Это было на второй или третий день моего поступления в госпиталь. Утром, проснувшись, почувствовал, что дрожу от холода. Петька уже протирал нам глаза. Протер моему соседу слева, затем мне, затем стал протирать соседу справа и выругался. Позвал сестру, та – врача, и моего соседа слева положили на носилки и вынесли в коридор. А затем то же сделали и с соседом справа. Он тоже был мертв.

Но долго залеживаться в теплом здании нам не дали. Как-то, закутывая в одеяла, стали грузить на сани и перевозить в другой госпиталь, в брезентовые палатки, разбитые на территории железнодорожной станции. В палатах те же нары. Только без соломенной подстилки и матрацев. Матрацами служила сплошная подстилка из старых байковых одеял. В центре палатки топилась печь, сделанная из бочки, которая не столько грела, сколько дымила. Мы ужасно мерзли. Кроме того, почти каждую ночь станцию бомбили, и осколки снарядов наших зениток, отбивавших налеты, падали на палатки. Нам говорили, что рядом с палатками есть щели, где можно укрыться, но даже самый последний трус, если бы он даже мог ходить, не решился бы укрыться в ровике в кальсонах без рубашки или в рубашке без кальсон.

А еще госпиталь запомнился тем, что у нас был замечательный рассказчик. Я лежал в объединенной палатке. В одной половине лежали мы, солдаты и сержанты, а в другой – офицеры. Так вот, на офицерской половине лежал ст. лейтенант, кавалерист, по национальности татарин. Это был прирожденный артист. Он приходил, садился на нары, ноги калачиком. И весь день рассказывал анекдоты и занимательные были. Затихали стоны больных. Чтобы не отвлекать рассказчика, сестры приносили ему еду на «рабочее место». Проходило дня два, люди начинали уставать, кое-кто даже выказывал недовольство, в первую очередь тяжелобольные, и старший лейтенант прощался и переходил в другую палату.

Время шло. Раны заживали. Мне уже голову не бинтовали, а делали марлевую наклейку. Головокружение стало слабее. Только язык все еще был жесткий да слух восстанавливался слабо. Но, видно, надо было освобождать место для других. Как-то утром принесли ботинки с обмотками и солдатское обмундирование б/у и приказали одеваться и готовиться к эвакуации в госпиталь выздоравливающих.

Нас привезли в Мозырь, в госпиталь, который был сформирован в Свердловске и только что развернут в каких-то складских помещениях – без света, воды и, естественно, без канализации. Даже уборную не организовали. Поскольку все мы, поступившие 13 человек, были ходячие, нам указали отхожее место за углом какого-то здания.

Мы были первыми пациентами этого госпиталя. Сестры и врачи молодые, еще не испорченные, а отсюда и нормальное отношение к подопечным. Разместили нас вместе, рядовых и офицеров, в одной палате на двухъярусных нарах. Мы были хотя и плохо, но обмундированы, времени свободного много, желаний тоже, сестер и санитарок было больше, чем больных, и с первого же вечера начались ухаживания, благо администрация и врачи на нас внимания не обращали, да и за сестрами контроля не было. Сестры умели постоять за себя. Ухаживания они принимали, но не больше. Поэтому, когда через три дня поступила выздоравливающая военнослужащая – парикмахер, большинство больных переключились на нее, стриженную под машинку. К счастью для нее, через день пришла машина, и ее увезли в часть по месту службы.