Петр Андреев - Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика

15 октября дивизия перешла в наступление, заняла одну высоту и еще одну деревню, но упорное сопротивление противника вновь вынудило наступающих перейти к обороне. Через неделю, 23 октября, дивизия опять возобновляет наступательные бои и занимает несколько населенных пунктов, в том числе Старую и Новую Лутаву.

В этих боях погиб мой лучший товарищ, командир отделения разведроты 2-го дивизиона старший сержант Сергей Киселев. С Сережей я познакомился еще задолго до службы в армии – в 1938 году. В то время я работал агентом по закупке сена для лагерей НКВД на строительстве дороги Москва – Минск. В одной из деревень когда-то Усмынского, а позднее Велижского района Смоленской области (теперь – Великолукского района Псковской области) у меня прессовщиком сена работал Сережа, 16-летний паренек из семьи с трагической судьбой.

В семье было четверо детей. Три старшие сестры были слепыми с рождения, а последний, Сережа – нормальный, здоровый, красивый, общительный и очень трудолюбивый мальчик. Родителей у Сергея в то время уже не было. Умерли. И Сережа был главой семьи. А семью надо было кормить и одевать. И вот он, по теперешним понятиям ребенок, успевал ухаживать за скотиной (корова, поросенок, куры), обрабатывать огород, с которого кормилась семья, и еще работать в колхозе. Надо было вырабатывать определенное количество трудодней, иначе отберут огород, не дадут пасти корову на колхозной земле и заготавливать сено. И со всем этим Сережа справлялся, да еще вынужден был подрабатывать на стороне, чтобы как-то кормить и одевать семью. Еще и в школе учился и к тому времени окончил семь классов. В деревне школы не было, и он по бездорожью ходил три километра в другую деревню.

Два года мы с Сережей не виделись и встретились уже в армии. В полковой школе были в одном взводе. Подружились. После школы, на фронте, служили в разных дивизионах, но дружбы не теряли. Встречались, если выдавался случай. Чаще прибегал Сережа. Рассказывал о деревне, об общих знакомых, о сестрах, обо всем, что писали ему в письмах. О войне мы на фронте почти не говорили. Разве что мечтали: «Кто останется живой, вот поживет! После войны вот жизнь будет!..» В полковой школе Сережа был хорошим курсантом, а на фронте – отважным разведчиком. И погиб он, как мне рассказывал его друг и сослуживец по 2-му дивизиону ст. сержант Пестовский, проявив излишнюю храбрость.

Прошло столько времени, а я не могу себе простить, что так и не нашел возможности съездить на родину Сережи, узнать, как живут без своего кормильца его слепые сестры. Может быть, чем-нибудь помочь. И еще меня не покидает мысль: что у нас за дикие, бесчеловечные законы? В мирное время в армию призывали, а может быть, и теперь призывают, единственного кормильца семьи. Да еще из семьи калек!

Шли упорные бои. Противник держался за каждую деревню, хутор, высоту. Нередко переходил в контратаки. Но дивизия медленно, но упорно, с большими потерями, продвигалась вперед. К концу октября наша пехота подошла к населенным пунктам Бересневка и Моложин. К этому времени дивизия обезлюдела, и нас стали снимать с боевых позиций, заполняя фронт другими подразделениями, а мы были отведены в неглубокие тылы к Днепру.

Через Днепр, в том месте, где наша дивизия форсировала его 2 октября на подручных средствах, меньше чем за месяц, а точнее за 15–20 дней, был построен мост, который немцы всеми силами старались разрушить. Самолеты постоянно рвались к переправе. Мы подошли к ней во второй половине дня. Не успели рассредоточиться по кустарникам, как появились немецкие бомбардировщики в сопровождении истребителей. И тут же из-за Днепра появились наши истребители. Завязался воздушный бой. Причем если раньше нашим самолетам чаще всего приходилось обороняться, уходить от преследования или падать горящими, то тут, впервые на наших глазах, преследуемые нашими истребителями немецкие самолеты сами стали бросаться в разные стороны [4].

Дивизию отвели на пополнение на левый берег Днепра, в район местечка Радуль Черниговской области. Я не согласен, когда говорят, что часть или подразделение отвели на отдых. У солдата отдыха не бывает. Даже, больше того, в окопах, между боями, физически солдат отдыхает больше, чем в тылу, имеет больше возможности поспать. А как только вышли из боя, сразу же начинаются занятия по специальности и политические, разные хозяйственные работы и наряды в охрану. Создаются посты у штабов и домов, где расположились офицеры, у мест расположения личного состава, у кухонь, складов, автомашин, коновязей, пушек и пр. Все охраняется. А учитывая то, что на пополнение выводят только тогда, когда уже воевать некому, то понятно, что солдаты, да и младшие командиры почти каждые сутки бывают в наряде.

И все же за три недели мы почистились, подремонтировали обмундирование, пополнили отделения и взводы. А те, кому выдалось счастье остановиться в деревенских хатах, даже попробовали пшенной каши с тыквой.

В середине ноября наступила морозная, бесснежная осень. По тревоге снялись с обжитых мест и двинулись в направлении Калинковичей.

Соприкосновение с противником произошло в песчаных дюнах Полесья. Исключительно тяжелые условия как для наступающих, так и для обороняющихся. Невысокие песчаные дюны, местами поросшие кустарником лиственных пород. Видимость плохая. Строений и деревьев нет. Мест для наблюдательных пунктов выбрать негде – равнина. Видимость с НП в лучшем случае 200–300 метров. Вести корректируемый огонь с закрытых позиций в таких случаях невозможно, и поэтому почти вся дивизионная артиллерия использовалась на прямой наводке. И тут дело доходило до курьезов. Иногда места для расположения орудий указывались в непосредственной близости немецких окопов. Так, орудийный расчет 1-й батареи, меняя позицию, выкатил орудие прямо к немецким окопам и был обстрелян автоматными очередями. Командир орудия, висевший на конце ствола пушки, как противовес станинам лафета, был убит первой же очередью. Других солдат из расчета спасло то, что они были прикрыты щитом или колесами и лафетом пушки.

Но самым тяжелым оказался быт людей. Солдата на фронте спасает земля или снег, а здесь ни того ни другого не было. Закопаться нельзя – песок осыпается. А если и выкопаем ямку, то перекрыть нечем. Мороз, ветер, песчаная пыль. Холод пронизывает до костей, а костер разложить нельзя. Это было начало исключительно тяжелой зимы. Зиму 1943/44 года для нашей дивизии и для меня лично можно сравнить разве что с зимой 1941/42 года. Зимой 1942/43 года мы вели оборонительные бои и сидели в окопах. Зима 1944/45 года была более мягкая, и дивизия наступала в приморье – в Прибалтике, а затем, с января месяца, – от Варшавы. А для меня лично она прошла еще легче, с октября по январь я залечивал рану в госпиталях на территории Латвии.