Петр Андреев - Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика

В считаные часы понтонеры навели переправу через Днепр. Саперы приступили к строительству моста. Мы расположились на западном берегу недалеко от переправы. Стояла ясная солнечная погода, было не по-осеннему тепло. Командиры батарей со своими разведчиками ушли на отбитые у противника песчаные высоты. Мы ждем указаний начальника штаба. Наблюдаем, как саперы ручной бабой забивают в дно реки деревянные сваи. Работы ведутся с обоих берегов, и мост растет на глазах.

Начальник радиостанции старший сержант Подгорный развернул радиостанцию, чтобы послушать Москву, когда на западе послышался гул самолетов, а затем мы увидели бомбардировщики, идущие в сопровождении истребителей в сторону переправы. Саперы бросились в укрытия. Мы, спрятавшись в ровики, затаили дыхание. Только по понтонному мосту, ускорив шаг, в пешем строю двигалось какое-то подразделение.

Самолеты были уже на подходе к переправе, когда из-за Любеча вынырнуло несколько пар наших истребителей и, набрав высоту, бросилось на бомбардировщики. Другие вступили в схватку с истребителями. В воздухе истребители устроили воздушную карусель. Все смешалось. Рев пикирующих истребителей, пулеметные очереди. Подгорный крутит ручки радиостанции. Из динамика вырывается: «Ахтунг, ахтунг, в воздухе Покрышкин!» «Мессеры» сразу стали шарахаться в разные стороны. Немцы не выдерживают атак наших истребителей, и строй бомбардировщиков стал распадаться. В панике сбрасывая бомбы куда попало, самолеты поворачивали назад и покидали поле боя. Наши преследовали их. Только несколько бомб упало в реку рядом с мостом, не причинив ему серьезных повреждений. Один немецкий самолет ушел со шлейфом дыма. Улетели в свою сторону и наши самолеты. Это была первая победа в воздухе. Это был перелом.

Столько радости испытали мы в тот час, что некоторые наиболее эмоциональные ребята даже в пляс пустились. Летом первого года войны, увидев в воздухе наши самолеты, мы уже знали, чем кончится бой, даже дрожь пробегала по телу. Мы не понимали, кто и по какому праву посылал наших летчиков на верную смерть. Потом первые два года войны наших самолетов почти не было. Только редкие случаи полета наших «петляковых» – бомбардировщиков дальнего действия – через линию фронта в тылы противника. В основном это было ночью. По звукам двигателя мы безошибочно определяли не только «наши» это или «не наши» самолеты, но и их наименование.

Так что для нас это событие было не из рядовых. Наконец-то на третьем году войны у нас появилось прикрытие с воздуха. Кончилось безнаказанное издевательство немецких летчиков над нами.

Противник не смирился с потерей высот и 8 октября вновь перешел в наступление на деревню Глушец. Но атаки были отбиты, и на поле боя осталось много трупов.

Видя, что их попытки ликвидировать плацдарм безуспешны, немцы стали усиленно укреплять свою оборону. А к нам на плацдарм прибывало пополнение. С наступлением темноты прибыла колонна солдат в гражданской одежде и с мешочками разного цвета за плечами. Вооружение – винтовка на троих. Это были мобилизованные на только что освобожденной территории Черниговской области.

На оккупированной территории Украины, и в частности, в Черниговской области, где в 1941 году замкнулось кольцо окружения Юго-Западного фронта, осталось много окруженцев. После освобождения области все они сразу же были мобилизованы, но, как выяснилось, не для пополнения рот и батарей действующей армии, где каждый солдат был на вес золота и комплект рот часто составлял не более 10 %, а, вероятно, для наказания. Страшное поражение нашей армии в 1941 году ставилось в вину не Главному командованию, а простым солдатам и офицерам.

В нашей среде кем-то распускались слухи, что это все предатели Родины. Что в то время, пока мы воевали, они отсиживались в немецком тылу, пили водку, ели сало и спали в теплых постелях с бабами. Они бросили оружие, пусть теперь добудут его в бою. На рассвете, как всегда, началась атака без артподготовки. Почти безоружных людей подняли в атаку на хорошо укрепленный рубеж обороны противника. Немцы, находившиеся в окопах и блиндажах, безнаказанно убивали ни в чем не повинных людей.

Огонь был настолько плотным, что за несколько минут была убита основная масса атакующих. Остальных прикончили артиллерия и минометы. Живым с поля боя не вышел никто. Того, кто отдал этот нечеловеческий приказ, думаю, это устраивало. Некому будет рассказать о диких (так и хочется написать – звериных) нравах тех, кому полагалось быть заботливыми отцами вверенных им людей. И расчет был сделан, видимо, правильно. Прошло столько времени, и никто из историков и мемуаристов об этих зверствах так и не написал. Или, может быть, я ошибаюсь и мне в руки не попал такой материал?

В нашей среде по данному событию бытовали разные мнения. Одни обвиняли убитых в предательстве и говорили, что они другого и не достойны. Другие помалкивали, зная, что высказывать свое собственное мнение, противоположное официальному, весьма опасно.

Лично у меня здесь произошло очень неприятное событие. Наш наблюдательный пункт уже находился за рекой Старицей. Взвод занял небольшую, оставленную в немецких окопах землянку, перекрытием которой служило дверное полотно. На наблюдательный пункт, где я находился, прибежал взволнованный красноармеец Чистопольский и сказал, что землянка наша разрушена какими-то тремя солдатами с офицером. Более того, засыпаны были оптические приборы, планшеты и одежда. На мой вопрос «Вы что же, отстоять не могли?» он сказал, что офицер их не послушал, приказал солдатам разобрать перекрытие и забрать дверь. Увидев засыпанное землей взводное имущество, я бросился догонять несущих дверь солдат и сопровождавшего их мужчину в офицерской форме без погон.

На мое требование вернуть дверь на место офицер, а это, как выяснилось позже, был начальник штаба батальона, выхватил из кобуры пистолет и направил его на меня, угрожая расправой. Не думая о последствиях, я схватил у одного из своих подбежавших солдат винтовку и ударом по руке выбил у офицера пистолет. В это время мои ребята без сопротивления забрали у красноармейцев дверь. Ушел, подобрав пистолет, и офицер.

Казалось, конфликт был исчерпан. Но нет. В тот же день меня вызвал комиссар дивизиона майор Кавицкий. Спросил о существе произошедшего и сказал, что по команде уже доложено командиру дивизии полковнику Мальцеву об избиении сержантом офицера и тот распорядился передать материал в прокуратуру. Я себя виноватым не считал и, по своей наивности, ничуть не испугался. Кавицкий же трактовал это дело более серьезно. Он сказал, что если командиру дивизиона, а он уже этим занимается, замять дело до поступления материала в прокуратуру не удастся и оно попадет в трибунал, то можно быть уверенным, что кончится все штрафным батальоном. К счастью, командиру полка полковнику Авралёву удалось конфликт уладить.