Юрий Лебедев - Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I

Уже упоминавшийся его школьный товарищ Лефко ясно помнит, что когда они с Жоржем учились в школе, он часто говорил о России, утверждая:

«…в России осуществлена еврейская Утопия, что он и его семья в конце концов вернутся в Россию, получат много земли, и они начнут новый образ жизни». [361]

Очень важное свидетельство! Молодой Жорж искренно верил в то, что в России действительно осуществляется еврейская мечта о своей земле и новой жизни на ней. И эта мечта именно еврейская, а не иудаистская.

Земля, считал Жорж, нужна евреям не для того, чтобы толковать Тору и ждать прихода Мессии, а для достойной самостоятельной жизни в современном обществе. Это была естественная реакция «светского еврея» на условия тогдашнего американского антисемитизма, уничтожавшего еврейское достоинство.

Как оказалось много позже, деятельный американизм и на землях «советской Утопии» не принёс семье Ковалей «златые горы и реки полные вина». И умудрённый жизненным опытом Жорж Абрамович видел это ясно. Но…

Вот воспоминание Н. И. Харитонова, его аспиранта, которое помогает понять то сложное чувство, которое испытывал Жорж и к «малой» и «большой» своей Родине. Однажды между ним и аспирантом состоялся какой-то разговор на житейские темы. И, говорит Н. И. Харитонов,

«по разговору в тот раз получалось, что, по мнению Жоржа Абрамовича, «тут» много всяких недостатков, а «там» много всяких плюсов. И по всему складывалось впечатление, что он с сожалением вспоминает о возвращении. Я и спросил: «А почему же Вы приехали сюда?». На что он ответил:

«У нас в Сью-Сити на одной стороне улицы были дома, а на другой – городской парк. И почти напротив нашего дома на воротах парка висела табличка: «Неграм, евреям, и с собаками вход воспрещен!»». Больше он ничего не сказал, но этой фразой ответил на вопрос – почему же они тогда уехали?» . [362]

После ознакомления с текстом черновика этой главы я получил такое свидетельство В. И. Коваль, невестки Жоржа Абрамовича:

«В одном из разговоров с нами Ж. А. тоже называл причиной их эмиграции антисемитизм, царивший тогда в Америке, и приводил в качестве примера то объявление о евреях и собаках, о котором ты упоминаешь в своей книге» . [363]

Такие объявления, кстати, не были американским «изобретением». Экономический кризис был мировым, и по эту сторону Атлантики, в Англии, объявления висели почти такие же (без негров, разумеется):

02.26.О евреях и собаках в Англии… [364]

«Сколько жить буду, не забуду это объявление – «Евреям и собакам вход воспрещен». Мне всего двадцать было, и я поехал в Маргейт к одной девчонке: сам черт мне не брат, горд собой как не знаю что, в молодости все мы такие, и вот вхожу я в гостиницу – и на тебе, прямо над конторкой регистратора вижу это объявление» . [365]

Мне кажется, что для семьи Ковалей именно это – моральное унижение, которое они ощущали постоянно – было решающим аргументом при выборе в эвереттическом ветвлении «уехать или остаться».

Не исключаю, что действовал и ещё один фактор, нигде не отмеченный – интересы Лубянки. Но ничего конкретного об этом факторе сказать не могу. Это – поле работы историков «органов».

И это было глубоко личным переживанием. И его тщательно скрывали. Для окружающих Ковали в условиях кризиса выглядели даже «довольно процветающими», поэтому их решение об отъезде многих удивило. Вот что пишет об этом А. Ровнер, бывший, судя по его словам, свидетелем публичного объявления решения об отъезде:

«Что побудило Ковалей отправиться в Биро-Биджан? Это вопрос, который озадачил нас, когда они впервые обратились к Икору в 1932 году, с просьбой дать им возможность отправиться в Биро-Биджан. Отец, мать и трое сыновей пытались превзойти друг друга в своем энтузиазме относительно перспектив пребывания в Еврейском регионе, который в то время был официальным титулом Биро-Биджана. Нам было интересно, откуда этот энтузиазм?

Мы очень хорошо знали Ковалей. Они были благополучной семьей в Сью-Сити. Их просторный дом был их собственным. Они жили по стандарту средней обеспеченной семьи среднего класса в Соединенных Штатах. Они, конечно, имели лучшее в одежде и в еде. Что побудило их отправиться на первопроходческую территорию, где, несомненно, есть много трудностей и где, безусловно, нельзя ожидать, что уровень жизни будет очень высоким, особенно на начальных этапах урегулирования.

Как бы нам ни хотелось получить ответ на этот вопрос, мы не чувствовали себя вправе вмешиваться в личные мотивы Ковалей. Они были честными и надежными. Отец был хорошим плотником. У них было самое высокое положение в своей общине. Все они были физически здоровы, и у нас не было причин сомневаться в их мотивах. Им была предоставлена возможность отправиться в Биро-Биджан. Ответ на этот вопрос, однако, довольно неожиданно дал сам Коваль, когда он пришел в офис Икор перед посадкой на корабль, который должен был перевезти его через Атлантику. Окруженный несколькими членами Икор, Коваль заявил: "Вы понимаете, что я отказываюсь от своего дома и от устоявшегося положения в собственном городе? Я бросаю все, чтобы получить для своих сыновей возможность, на которую они не могут рассчитывать в стране, переживающей экономический кризис".

Три крепких мальчика не сказали ни слова, но их яркие и улыбающиеся глаза выражали одобрение того, о чем сказал отец, и мать тоже кивнула с одобрением» . [366]

Отметим, что Абрам не жалуется на нищету, а «возможность, на которую они не могут рассчитывать в стране», это, как мне кажется, «дипломатическое» выражение надежды на то, что дети в Советском Союзе, как бы трудно им ни пришлось добывать «хлеб свой насущный», больше никогда не почувствуют того «запаха антисемитизма», которым была пропитана общественная атмосфера в США.

И ещё один тонкий момент – Абрам говорит о будущей судьбе детей в Советском Союзе, но ничего не говорит о себе. Со стороны кажется очевидным, что едут они все вместе, но эта очевидность вполне могла быть только кажущейся ☺…

Конечно, в 1932 году и материальное положение стало близким к критическому. Чтобы выжить, нужно было продавать дом, а это означало лишение всей «ковалевской диаспоры» в Сью-Сити своей крыши над головой. На это, конечно, не пошли.

Не буду вдаваться в юридические тонкости, но смысл найденного решения состоял в том, что после отъезда семьи Абрама распоряжалась домом Голда Гурштель, его сестра, но Абрам имел возможность вернуть дом себе в собственность в случае возвращения в Сью-Сити.