Курт Хохоф - Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943

– Внимание! – закричал Эрхард. – Один движется на нас!

– Приготовься! – отозвался я, бросаясь на дно окопа с ручной гранатой в руках. И вовремя. Над головой со страшным лязгом проехала многотонная машина.

Над нами свистели пули. Это из кустарника строчили наши пулеметы. В это время в башню головного русского танка попал снаряд. Второй получил пробоину сбоку, а третьему перебило гусеницу. Они загорелись. Все это было заслугой орудия, замаскированного в кустарнике невдалеке от нас и до поры до времени молчавшего. Теперь оно стреляло снова и снова. В результате были подбиты 6 танков. Одни получили пробоины в борту, другим снесло башню. Через 8 дней за этот подвиг наводчик, ефрейтор из Аугсбурга, был награжден Рыцарским крестом. Это была первая наша награда.

На следующий день мы двинулись по полю брани на восток. Наш марш пролегал по полям, засеянными хлебами.

Проходили день за днем, а они не кончались. Вспотевшие пехотинцы вынуждены были расстегивать форменные куртки. Затем потянулись участки земли, выжженные солнцем. Потом пошел дождь. И тут начались болота. В полдень два взвода заняли позиции по охране наших флангов. Мы остановились. Час проходил за часом, и никто не мог понять причину столь длительного простоя. Солдаты начали ворчать и, выбрав себе удобное место, стали располагаться ко сну. А нам с Ханом было приказано найти отставший обоз и привести его в расположение роты.

Возле позиций первого взвода нашему взору открылось печальное зрелище: лежащий прямо на дороге среди орудий умирающий Майрхофен. Я познакомился с ним в первые дни войны во Фридберге, и с тех пор мы старались держаться вместе. Он был родом из Аугсбурга и ранее работал токарем, зарабатывая приличные деньги и чувствуя себя довольно уютно возле своей рано овдовевшей матери. Его отец погиб во время Первой мировой войны, так и не увидев сына. Майрхофен рассказал мне в присущей ему грубоваторадостной манере всю свою жизнь. У него было две женщины, которые ничего не знали друг о друге. Одна родила ему ребенка, но жениться после войны он хотел на второй. Его нельзя назвать легкомысленным, просто жизнь била из него ключом. Он был толстым и очень добродушным человеком, много пил и не пропускал ни одной юбки. Майрхофен был убежден, что на войне с ним ничего плохого не случится, а теперь оказался первым из числа моих близких знакомых лежащим в ожидании конца с осколком снаряда в животе.

На позиции все было спокойно. Каждые два часа взвод делал пару выстрелов для острастки. Противник тоже не делал резких движений. Но один снаряд все же был им выпущен и разорвался буквально за пару минут до нашего с Ханом прибытия. Майрхофен, похоже, узнал нас – из его глаз покатились крупные слезы. Мы молчаливо стали наблюдать, как его грузят в санитарную машину, а потом, так же молча, легким галопом поскакали прочь. Мне вспомнилось, что свое боевое крещение я принял с Майрхофеном два года назад недалеко отсюда, в Восточной Галиции. Фукс рассказал нам потом, что он умер еще по дороге.

Перед городом Хмельник русские в свое время создали тыловой рубеж. Но похоже, его удалось взять довольно легко, потому что мы, следуя во втором эшелоне за частью эсэсовцев, нигде больше часа не задерживались. Через два дня подразделения нашей роты проследовали через Броды. Это городок районного значения бывшей Галиции. Большая часть из его 20 тысяч жителей, половину из которых составляли евреи, бежала. Над оставшимися эсэсовцы надругались, а затем многих убили. Трупы лежали прямо в придорожных канавах. Матери показывали нам своих мертвых детей, а мужчины говорили:

– Что вы с нами делаете? Мы же немцы.

Это были евреи: ремесленники и торговцы, мечтавшие со времен установления Веймарской республики вернуться в Австрию и Германию, Вену и Берлин, где они, как им казалось, могли бы быстро разбогатеть и стать уважаемыми людьми. В польском окружении у них складывалось ощущение, что здесь им не рады. Сказывалась разница в языке и религии.

– Послушай, – обратился ко мне Эрхард, – они как-то странно говорят. Я их и понимаю, и одновременно нет.

Местные жители коверкали гласные и нарушали грамматику.

– Поразительно! – продолжал удивляться Эрхард. – Что это за язык?

– Еврейский, – ответил я.

– Но они говорят почти по-немецки.

– Это и есть еврейский (идиш).

– Почему не иврит?

– Но ведь мы тоже не говорим по-германски.

– Но их нельзя убивать!

– Конечно! – подхватили женщины и зарыдали. – Посмотрите на эти маленькие птички!

С этими словами они вытянули руки и продемонстрировали выжженные на них эмблемы вермахта. То поработали эсэсовцы.

– Вот где место этим птичкам! – крикнула одна из них, указывая пальцем на мою грудь, где на форменной куртке красовалась такая же эмблема [18] Нашивка в виде орла с распростертыми крыльями на свастике. Располагалась горизонтально на правой стороне груди на уровне второй пуговицы. .

– Мой отец служит в СС, – тихо пробормотал Эрхард.

Мы без труда читали на еврейском (идише), но, когда местные евреи начинали говорить друг с другом, понять их нам не удавалось. Другое дело, если они, отчетливо выговаривая слова, читали по написанному. Тогда смысл становился ясным. Так было бы, если б между собой на своих диалектах стали общаться жители Мюнхена и Берлина.

При Габсбургах евреям здесь жилось ни хорошо, ни плохо. Под Польшей они страдали из-за своенравия и национального высокомерия поляков, но в сравнении со своими собратьями в соседней России чувствовали себя счастливыми. Об этом можно прочитать у Йозефа Рота [19] Йозеф Рот (1894–1939) – австрийский писатель и журналист. и многих других писателей, перешедших с еврейского языка на немецкий. До 1914 года евреям из Галиции для роста по карьерной лестнице обычно необходимо было перебраться в Вену или Берлин, как сегодня в Тель-Авив или Нью-Йорк.

Здесь, в Галиции, были города, такие как Опатув и Островец-Свентокшиски, чье население почти на 100 процентов состояло из евреев. Мы познакомились с евреями еще во время завоевания Польши: с их бедностью, болезненностью, страхом, смиренностью и ремесленным мастерством. У еврейского народа не было политических амбиций. Они постоянно становились козлами отпущения, а сейчас их стали уничтожать даже с помощью технических средств. Тогда мы не имели ни малейшего понятия о том, что с ними происходило. Когда наша часть передислоцировалась из Франции в Польшу, евреи уже жили не в своих маленьких городах и селах, а в гетто в самых нищенских условиях, из нужды продавая остатки своего имущества. Их возможности заниматься привычным делом – торговлей и ремеслом – были сведены до минимума. Но они продолжали верить, что их страдания закончатся, если немцы, которых они на свой лад считали всемогущими, победят. Тогда, как они надеялись, евреи снова, как в XVIII веке, займут промежуточное связующее звено между германскими господами и славянскими массами.