Юрий Модин - Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья

Так что Блант своевременно проник в берлогу Бёрджесса. Из хаоса газет, папок и книг, разбросанных повсюду, он извлек все возможные компрометирующие материалы. Лучшей находкой оказалась последняя телеграмма от Филби с многозначительными словами «Здесь становится жарко». Блант сжег ее вместе с пачкой других документов. Когда в Москве я рассказал Бёрджессу об этом эпизоде, он все отрицал и клялся изо всех сил, что перед отъездом оставил квартиру в полном порядке и без каких-либо следов.

Когда Блант передал контрразведке ключ, ее агенты бросились туда и обыскали квартиру сверху донизу. Позднее они говорили, что им попались несколько написанных от руки записок о каком-то конфиденциальном свидании на Уайтхолле (улица в Лондоне) в 1939 году. По их словам, Джон Колвилл, один из участников обыска, узнал почерк Джона Кэрнкросса. Мне кажется, это просто выдумка и блеф: между «Полом» (Бёрджессом) и «Карелом» (Кэрн кроссом) не существовало никакой связи, в особенности в те годы.

Тем не менее Кэрнкросс, как и очень многие сотрудники МИДа, находился под пристальным наблюдением контрразведки. Об этом я узнал в июне, ровно через месяц после отъезда Бёрджесса и Маклина.

Был великолепный летний вечер. Я должен был встретиться с Кэрн кроссом у станции метро Илинг Коммон в восемь часов — наше обычное время — и получить от него сверток с документами. Я оставался совершенно спокойным и уверенным в себе, несмотря на угрозу, нависшую над остатками моей агентуры. Документы о НАТО, которые Кэрнкросс принес мне в последний раз, оказались весьма ценными, и я получил поздравление от начальника нашего управления.

Я медленно прогуливался по улице, выходившей на широкий проспект у станции метро Илинг Коммон и, держа под мышкой газету, поглядывал на витрины магазинов. Лучи заходящего солнца сюда не доставали, а на тротуаре залегла густая тень, поэтому прохожие меня почти не видели, а я без труда наблюдал за всем, что делалось на широкой, освещенной солнцем улице.

Мы с Кэрнкроссом договорились, что он выйдет из метро, пересечет улицу и войдет в общественную уборную, расположенную рядом. Метрах в ста от меня находилась автобусная остановка. Я заметил, что автобуса ждут двое. Картина обычная. Отогнув манжет, взглянул на часы: через три минуты должен появиться агент. Когда он войдет в уборную, я последую за ним. Там из своей кабинки в мою он и передаст мне пакет с документами.

Когда я увидел Кэрнкросса, нас разделяло примерно метров пятьдесят. Он пришел чуть раньше, что для него необычно. Я ускорил шаг.

Выходя на главную улицу, я взглянул настоявших у автобусной остановки пожилую женщину и молодого человека. Чем-то мне не понравился этот тип. Он стоял не чуть поодаль от бровки тротуара, как обычно делают лондонцы, а прямо на самой кромке в позе, которая казалась совершенно неподходящей для человека, ожидающего автобуса. Не знаю, почему я так подумал. Подумал — и все. Взглянув налево, я увидел другого человека чуть постарше. Он сидел на скамейке в нескольких метрах от уборной.

Я находился на оперативной работе почти семь лет, к тому времени знал, что могу полагаться на свою интуицию, и ощутил опасность. Это впечатление усилилось, когда я заметил, что молодой человек на остановке украдкой смотрит на скамейку, как будто хочет дать знать сидящему, что все в порядке. Мне показалось, что мужчина бросил ему ответный взгляд. Неужели они следят за Кэрнкроссом, который уже вошел в уборную? Мне следовало переходить дорогу. Я заколебался. На размышления оставалась доля секунды. Идти? Нет. Я повернул направо и пошел вдоль улицы, где, как я знал, имеется антикварный ювелирный магазин. Разглядывая в витрине ожерелья, я размышлял о том, что делать дальше. Может быть, мне все это только показалось и я просто поосторожничал? Не в первый же раз я встречался с Кэрнкроссом на людях. И все же я решил встречу оборвать. Отошел от витрины и направился домой.

Коровин понимания не проявил. Отнюдь. Сам он, как я уже писал, перестал соблюдать основные правила безопасности. Конечно, я не мог с ним спорить и выслушал обидный выговор.

— Что случилось, Юрий Иванович? Испугались чего-то, да? Но ведь это невозможно! За «Карелом» никогда не таскались «хвосты», вы сами мне об этом говорили.

Я подробно рассказал, почему у меня возникли подозрения и даже нарисовал схему, кто и где находился на месте встречи. Но Коровин был уверен, что я испугался.

— Когда человек трусит, — бросил он, — то всегда ссылается на интуицию.

Коровин написал в Москву докладную негативного содержания. Он заявлял, что исключительно по моей вине была сорвана жизненно важная встреча. Я получил суровый нагоняй с обвинениями меня в трусости.

Дело уладилось, когда я объяснил начальству, что не все так плохо. Контакт с Кэрн кроссом не потерян. Ведь мы договорились с ним о трех запасных встречах на случай, подобный происшедшему. Через восемь дней мы должны снова встретиться на том же месте и в то же время. Если сорвется и эта встреча, у нас есть еще одна в запасе. В конце концов можно перейти на систему долгосрочных контактов.

Все на какое-то время успокоились, но к сожалению, Кэрнкросс не появился ни на одной из запасных встреч. У меня окрепла уверенность, что я поступил правильно, отменив первую встречу на Илинг Коммон. Но Коровин не успокаивался. С тех пор между нами началась открытая война.

Я должен был найти способ встретиться с Кэрнкроссом. На это ушло несколько недель, потому что он очень редко показывался на улице, а когда это случалось, с ним всегда кто-нибудь был. Я часами ждал в надежде перехватить его на пути между министерством и домом. Наконец мне это удалось. Я поймал его там, где был совершенно уверен, что мы вне опасности. Идя за ним на расстоянии одного-полутора метров, я произнес ему прямо в затылок несколько слов: час и место встречи. Кэрнкросс кивнул головой и пошел дальше.

На этот раз он пришел. Мы встретились за городом. При первом взгляде на Кэрнкросса я понял — что-то случилось. Я объяснил ему, почему не вышел на встречу на Илинг Коммон, и спросил, не заметил ли он чего-нибудь. Он тогда ничего не увидел, а на запасные встречи не приходил, потому что был сильно напуган.

— Питер, сразу же после первой несостоявшейся встречи меня вызвали на допрос в контрразведку. Сначала со мной разговаривали довольно любезно, но потом их тон изменился и стал очень неприятным. Они упирали на то, что во время учебы в Кембридже я состоял в компартии. Я неоднократно повторял, что никогда не скрывал этого факта и мой коммунизм — это просто юношеская глупость. Уверял их, что мои взгляды с тех пор изменились. Вот почему я не приходил на встречи с вами.