Алексей Шишов - Казачество в 1812 году

«В длинной саге об империи Наполеона не было ратного подвига, сравнимого с действиями Нея во время отступления длиной в 400 миль, сопровождавшегося жестокой пургой, холодами, почти полным отсутствием еды, крова и постоянными нападениями казаков.

Вся история того, какое влияние этот человек имел на несколько тысяч отчаявшихся бродяг, еще получит свое развитие, но ее начало будет положено здесь, при Вязьме. В присутствии рыжеволосого маршала, известного своей непоколебимой отвагой и непреклонной верой в самого себя и непобедимость своего императора, солдаты арьергарда собирались с духом, и, несмотря на то, что банды казаков продолжали нападать с тыла и с флангов днем и ночью, ни одно из этих нападений не увенчалось успехом (?).

Выстраивая их в каре, иногда по 20 раз в день, Ней отражал каждую атаку, часто сам разряжая мушкет в нападавших. Иногда, когда казаки были в пределах слышимости, он с издевкой приветствовал их, предлагая подойти поближе. Если бы среди отступавших не было этого непреклонного рыжеволосого эльзасца, сомнительно, что половина из уцелевших дошла бы даже до Смоленска…»

Историки Европы, описывая «во всех ужасах и тяготах» отступление армии императора Наполеона по столбовой Смоленской дороге (даже когда она еще не лежала в снегах), обязательно указывали на гибельность для французов и их союзников казачьих атак: «…Атаман Платов продолжал придерживаться своей тактики постоянных набегов. Каждого замешкавшегося француза из арьергарда ждала смерть или плен…»

«Во время отступления каждый день проходили отдельные стычки, в которых иногда участвовали по нескольку тысяч человек, иногда по нескольку сотен. Обычно это были сражения на ходу, случавшиеся между 40 или 50 решительными французами и, может быть, парой сотен казаков, которые время от времени скакали на расстоянии пистолетного выстрела, но уже не отваживались приблизиться, чтобы пустить в дело свои длинные пики».

К вышесказанному следует добавить, что автор описывет здесь способ атаки «степных ос» походных колонн спешившей уйти из российских пределов Великой армии. «Две сотни» казаков на начало зимы 12-года – это строевой состав поредевшего в силу разных причин казачьего полка Дона и Оренбурга, полков башкирской, калмыцкой, тептярской и иной иррегулярной конницы. Это были казачьи лавы не из сотни или партии всадников, а целого полка, в едином порыве устремлявшегося неприятеля на Смоленской дороге, спешившего из колонны перестроиться в спасительное от налета конницы для пеших людей каре.

То, что казаки подъезжали на пистолетный выстрел к вражеской походной колонне, основу которых составляли стрелки-пехотинцы, вооруженные дальнобойными ружьями, говорит о смелости и бесстрашии наездников. В таких случаях они вели перестрелку с французами, поскольку пистолеты находились на вооружении не только казачьей конницы, но и всей регулярной кавалерии. Иначе говоря, казаки-донцы не просто «скакали на расстоянии пистолетного выстрела», а шли в бою под пули ружейнвх залпов. Пики и дротики они могли пустить в дело только в ходе рукопашной схватки, то есть в ближнем бою.

Английский исследователь эпохи Наполеоновских войн Дональд Р. Ф. Делдерфилд в своей работе о изгнании императора французов из Москвы пытается найти истоки такой казачьей смелости не в желании сразиться с врагом, а совсем в другой мотивации поступков «жалких арабов Севера» на большой войне, ставшей для них Отечественной, а для незваных пришельцев – Русским походом завоевателя Бонапарта. Делдерфилд пишет далее:

«Казаки не приближались не потому, что им не хватало решимости, ими двигало подчинение приказам и тяга к наживе. Зачем подвергать себя риску быть убитыми, атакуя части Даву и Нея, если намного более легким развлечением были внезапные атаки из пихтовых рощ (?) или из стоящих за этими рощами разрушенных деревень?

Беспомощные люди находились здесь каждое утро, часто после обеденного привала – солдаты, которые были уже не в состоянии заряжать свои мушкеты из-за отмороженных пальцев, те, кто больше не мог идти, лишившись пальцев на ногах.

Было также много умерших, у них в поясах и подкладках шинелей еще лежало награбленное добро. Попадались даже обозы, брошенные из-за нехватки лошадей или сломанного колеса. Во многих из них кроме раненых и мертвых лежали трофеи, добытые в Москве и аккуратно завернутые в овечьи шкуры (?).

Значительная часть тяжелой добычи оставалась (бросалась), как, напрмер, большой крест колокольни Ивана Великого или готические доспехи из кремлевского арсенала. Немалое количество этого было брошено в озеро у села Семлево, под Вязьмой, но на дороге все еще оставалось достаточно награбленных вещей, и казаки предпочитали скорее заниматься поисками этого добра, нежели драться, несмотря на постоянную готовность сражаться (?) за свои находки».

Здесь следует заметить следующее. Военная добыча являлась в ту эпоху желанной для войск любых стран. Здесь иллюзий в отношении кого-то строить не надо. Достаточно вспомнить картину быта наполеоновских войск в Москве, в том числе императорской Старой и Молодой гвардии, то назвать их иначе, чем грабители и мародеры, весьма сложно. Людьми, постоянно ищущими на войне добычу, казаков называли прежде всего те мемуаристы и историки, которые особых симпатий к России не испытывали, а к Французской империи Бонапарта, державе европейской, относились или гораздо лучше, или откровенно снисходительно.

И, наконец, внезапное нападение конницы на вражеский походный стан военной истории известно с древнейших времен как удачный способ нанесения врагу максимального урона в силу того, что он не успевал создать воинский строй. Он не успевал полностью вооружиться, надеть доспехи и, что бывало часто, сесть на своих коней. В таких случаях в походном стане возникала неразбериха, суматоха и очень часто – паника.

То, что неприятель, устраивавшийся на ночлег вдоль столбовой Смоленской дороги (организованно, воинскими частями или «самостоятельно»), нес большие потери в людях, это действительно факт. Что же касается холодов и морозов, снежной метели и сугробов, то от них одинаково страдали и те, кто бежал по дороге на запад, и те, кто их преследовал. Такие невзгоды касались людей и лошадей независимо от их принадлежности к двум противоборствующим армиям.

Исследователи отмечают тот неоспоримый исторический факт, что именно летучий казачий корпус атамана М. И. Платова и армейские партизанские отряды, основу которых составляли казаки, шли в авангарде русской армии. Именно они были «первыми» преследователями Великой армии и, наконец, ее остатков от Малоярославца и до Немана. Именно казаки торопили и самого императора французов, и его последнего солдата, давно бросившего ружье с патронами и тащившегося по Смоленской дороге от самой Москвы в чужой бархатной шубе внакидку.